д., а могу лишь говорить: я
морально уверен и т. д. Иными словами, вера в Бога и в загробный мир так
сплетена с моими моральными убеждениями, что, так же как я не подвергаюсь
опасности утратить эти убеждения, точно так же я не беспокоюсь, что эта
вера может быть отнята у меня.

Единственный сомнительный пункт, встречающийся здесь, состоит в том, что
эта вера разума основывается на допущении моральных убеждений. Если мы
отбросим это допущение и возьмем человека, который был бы совершенно
равнодушен к нравственным законам, то вопрос, предлагаемый разумом,
становится только задачей для спекуляции и может, правда, быть подкреплен
тогда серьезными основаниями по аналогии, однако не такими основаниями,
которым сдалась бы даже самая упорная скептичность . Впрочем, в этих
вопросах ни один человек не свободен от всякого интереса. В самом деле,
хотя бы у человека не было морального интереса из-за отсутствия добрых
чувств, однако и в таком случае имеется достаточно оснований вселить в него
страх перед бытием Бога и загробной жизнью. Действительно, для этого
требуется только, чтобы у него не было по крайней мере уверенности, что
такой сущности и загробной жизни нет, а для этой уверенности, поскольку это
должно быть подтверждено одним лишь разумом, стало быть, аподиктически, он
должен доказать невозможность бытия Бога и загробной жизни- задача,
которую, конечно, не может решить ни один разумный человек. Это была бы
негативная вера, которая, правда, не могла бы порождать моральность и
добрые чувства, но могла бы создать им аналог, а именно могла бы в
значительной степени сдерживать порывы к совершению зла.

Неужели, скажут нам, это все, чего может достигнуть чистый разум, открывая
новые горизонты за пределами опыта? Ничего, кроме двух символов веры? Этого
мог бы достигнуть в обыденный рассудок, не призывая на помощь философов!

Я не буду здесь восхвалять услугу, которую философия оказывает
человеческому разуму огромными усилиями своей критики, хотя бы результат ее
и был негативным; об этом еще будет сказано несколько слов в следующем
разделе. Но неужели вы требуете, чтобы знание, касающееся всех людей,
превосходило силы обыденного рассудка и открывалось вам только философами?
Именно то, что вы порицаете, служит лучшим подтверждением правильности
высказанных выше положений, так как теперь обнаруживается то, чего нельзя
было предвидеть вначале, а именно что в вопросе, касающемся всех людей без
различия, природу нельзя обвинять в пристрастном распределении своих даров,
и в отношении существенных целей человеческой природы высшая философия
может вести не иначе как путем, предначертанным природой также и самому
обыденному рассудку.


ТРАНСЦЕНДЕНТАЛЬНОГО УЧЕНИЯ О МЕТОДЕ


ГЛАВА ТРЕТЬЯ


Архитектоника чистого разума

Под архитектоникой я разумею искусство построения системы. Так как
обыденное знание именно лишь благодаря систематическому единству становится
наукой, т. е. из простого агрегата знаний превращается в систему, то
архитектоника есть учение о научной стороне наших знаний вообще, и,
следовательно, она необходимо входит в учение о методе. Под управлением
разума наши знания вообще должны составлять не отрывки, а систему, так как
только в системе они могут поддерживать существенные цели разума и
содействовать им. Под системой же я разумею единство многообразных знаний,
объединенных одной идеей. А идея есть понятие разума о форме некоторого
целого, поскольку им a priori определяется объем многообразного и положение
частей относительно друг друга. Следовательно, научное понятие разума
содержит в себе цель и соответствующую ей форму целого. Единством цели, к
которому относятся все части [целого] и в идее которого они соотносятся
также друг с другом, объясняется то, что, приобретая знание, нельзя
упустить из виду ни одной части, а также нельзя сделать никакого случайного
добавления или остановиться на неопределенной величине совершенства, не
имеющей a priori определенных границ. Следовательно, целое расчленено
(articulatio), а не нагромождено (coacervatio); оно может, правда, расти
внутренне (per intussusceptionem), но не внешне (per appositionem) в
отличие от тела животного, рост которого состоит не в присоединении новых
членов, а в том, что каждый орган без изменения пропорциональности
становится более сильным и более приспособленным к своим целям.

Идея нуждается для своего осуществления в схеме, т. е. в a priori
определенном из принципа цели существенном многообразии и порядке частей.
Схема, начертанная не согласно идее, т. е. исходя не из главной цели
разума, а эмпирически, т. е. согласно случайно представляющимся целям
(количество которых нельзя знать заранее), дает техническое единство, а
схема, построенная согласно идее (когда разум a priori указывает цели, а не
эмпирически ожидает их), создает архитектоническое единство.