Действительно,
речь идет здесь не о том, что полезно или вредно общему благу, а только о
том, как далеко может пойти разум в своей отвлекающейся от всякого интереса
спекуляции, и о том, можно ли на нес сколько-нибудь рассчитывать или лучше
совсем отказаться от нее в пользу практического. Таким образом, вместо того
чтобы размахивать мечом, лучше спокойно присматривайтесь из безопасного
убежища критики к этому спору, который для борющихся утомителен, а вас
развлекает и при несомненно бескровном исходе должен быть полезным для
ваших взглядов. Было бы ведь нелепо ожидать от разума разъяснений и в то же
время заведомо предписывать ему, на какую сторону он непременно должен
стать. К тому же разум уже самопроизвольно до такой степени укрощается и
удерживается в границах самим же разумом, что вам нет нужды призывать
стражу, чтобы противопоставить общественную силу той стороне, перевес
которой кажется вам опасным. В этой диалектике не бывает побед, которые
давали бы вам повод беспокоиться.

Разум даже нуждается в таком споре, и было бы желательно, чтобы этот спор
велся своевременно и публично, пользуясь неограниченной свободой. Тем
раньше в таком случае развилась бы зрелая критика, при появлении которой
все эти столкновения сами собой должны исчезнуть, так как спорящие поймут
свое ослепление и предрассудки, разъединявшие их.

В человеческой природе есть некоторая порочность, которая в конце концов,
как и все исходящее из природы, должна содержать в себе задатки к добрым
целям; я говорю о склонности [человека] скрывать свои настоящие чувства и
выставлять напоказ другие, считающиеся благородными и похвальными. Без
сомнения, благодаря этой склонности скрывать свою природу и придавать себе
лучший вид люди не только цивилизовались, но и постепенно в известной
степени морализировалисъ, так как, не будучи в состоянии сорвать маску
благопристойности, честности и благонравия, всякий находил для себя школу
для совершенствования в мнимых примерах добра, которые он видел среди
окружающих. Однако эта склонность показывать себя лучше, чем на самом деле,
и высказывать убеждения, которых в действительности нет, служит только
предварительно для того, чтобы вывести человека из грубости и заставить его
сначала по крайней мере усвоить манеры добра, известного ему, а затем,
когда правильные основоположения уже развились и вошли в образ мышления,
эта лживость должна быть постепенно искоренена, потому что иначе она
развращает душу и не дает добрым чувствам подняться из-под сорной травы
красивой внешности.

Мне жаль, что ту же самую порочность, притворство и лицемерие я наблюдаю
даже в проявлениях спекулятивного способа мышления, хотя здесь люди
встречают гораздо меньше препятствий высказывать искренне и откровенно, как
и подобает, свои взгляды и не имеют никаких выгод поступать иначе. В самом
деле, что же может быть вреднее для познания, как сообщать друг другу даже
мысли извращенно, скрывать испытываемые нами сомнения в собственных наших
утверждениях или придавать видимость очевидности доводам, которые не
удовлетворяют нас самих? Но пока эти тайные козни имеют своим источником
только личное тщеславие человека (что нередко имеет место в спекулятивных
суждениях, не представляющих особенного интереса и нелегко доказуемых с
аподиктической достоверностью), их публичному одобрению противостоит
тщеславие других людей, и в конце концов результат получается такой же
какой был бы достигнут, правда, значительно раньше, при самых благородных
чувствах и искренности. Но в тех случаях когда простые люди полагают, что
хитроумные софисты замышляют не более и не менее как подкоп под самые
основы общественного благополучия, им кажется не только умным, и
позволительным и даже похвальным помогать доброму дел хотя бы мнимыми
доводами, а не оставлять предполагаемом противнику добра даже и тех
преимуществ, которые появились бы у него, если бы мы умерили свой тон до
степени лит практического убеждения и признались, что у нас нет
спекулятивной и аподиктической достоверности. Однако мне дум; что труднее
всего согласовать хитрость, притворство с намерением отстоять доброе дело.
Чтобы при взвешивании доводов разума в чистой спекуляции все было чес самое
меньшее, чего можно требовать. Но если бы можно твердо рассчитывать хотя бы
на это меньшее, то спор спекулятивного разума по поводу важных вопросов о
Боге, бессмертии (души) и свободе был бы или давно решен, или близок к
решению. Так нередко благородные чувства обратно пропорциональны
достоинству самого дела, и это дело, быть может, имеет больше искренних и
честных противников, чем защитников.

Итак, допуская, что есть читатели, которые не хотят защищать правое дело
неправыми путями, я считаю, согласно основоположениям нашей критики,
решенным, что, когда мы oбращаем внимание не на то, что происходит, а на
то, что по справедливости должно было бы происходить, не должно быть
никакой полемики чистого разума.