Так как это касается нашего поведения по
отношению к высшей цели, то конечной целью мудро пекущейся от нас природы
при устройстве нашего разума служит, собственно, лишь моральное. Однако,
обращая внимание на предмет, чуждый трансцендентальной философии *, мы
должны быть осмотрительными, чтобы не затеряться в частностях и не нарушить
единства системы и, с другой стороны, не сказать об этих новых предметах
слишком мало и не оставить ничего неясным или неубедительным. Того и
другого я надеюсь избежать тем, что буду как можно ближе держаться
трансцендентального и оставлю совершенно в стороне то, что здесь могло бы
быть психологическим, т. е. эмпирическим.

Здесь следует прежде всего заметить, что теперь я буду пользоваться
понятием свободы только в практическом значении, а понятие свободы в
трансцендентальном смысле, которое не может предполагаться эмпирически как
основание для объяснения явлений и само составляет проблему для разума,
оставлю здесь в стороне как рассмотренное уже выше. Воля имеет чисто
животную природу (arbitrium brutum) и может определяться только
чувственными побуждениями, т. е. патологически. А воля, которая может
определяться независимо от чувственных побуждений, стало быть, мотивами,
представляемыми только разумом, называется свободной волей (arbitrium
liberum), и все, что стоит с ней в связи как основание или как следствие,
называется практическим. Практическая свобода может быть доказана опытом.
Действительно, человеческую волю определяет не только то, что возбуждает,
т. е. непосредственно воздействует на чувства; мы обладаем способностью
посредством представлений о том, что полезно или вредно даже весьма
отдаленно, преодолевать впечатления, производимые на наши чувственные
склонности; но эти соображения о том, что желательно для всего нашего
состояния, т. е. что приносит добро или пользу, основываются на разуме.
Поэтому разум дает также законы, которые суть императивы, т. е. объективные
законы свободы, и указывают, что должно происходить, хотя, быть может,
никогда и не происходит; этим они отличаются от законов природы, в которых
речь идет лишь о том, что происходит; поэтому законы свободы называются
также практическими законами.

Не определяется ли, однако, сам разум в этих поступках, через которые он
предписывает законы, другими влияниями и не оказывается ли то, что в
отношении чувственных побуждений называется свободой, для более высоких и
более отдаленно действующих причин опять же природой - этот вопрос не
касается нас в практической области, где мы прежде всего ищем у разума лишь
правила для поведения, тогда как упомянутый вопрос чисто спекулятивный и мы
можем оставить его в стороне, пока речь идет о нашем поведении. Итак, мы
познаем практическую свободу на опыте как одну из естественных причин, а
именно как причинность разума в определении воли, тогда как
трансцендентальная свобода требует независимости самого этого разума (в
отношении его причинности, начинающей ряд явлений) от всех определяющих
причин чувственно воспринимаемого мира; в этом смысле она, по-видимому,
идет вразрез с законом природы, стало быть со всяким возможным опытом, и
потому остается проблемой. Однако для разума в практическом применении эта
проблема не существует; следовательно, в каноне чистого разума мы имеем
дело только с двумя вопросами, которые касаются практического интереса
чистого разума и в отношении которых должен быть возможным канон его
применения. Эти вопросы таковы: существует ли Бог? Существует ли загробная
жизнь? Вопрос о трансцендентальной свободе касается только спекулятивного
знания и может быть оставлен нами в стороне, так как он совершенно
безразличен для нас, когда речь идет о практическом, и так как достаточное
разъяснение его дано уже в антиномии чистого разума.


КАНОНА ЧИСТОГО РАЗУМА


РАЗДЕЛ ВТОРОЙ


Об идеале высшего блага как об основании для определения конечной цели
чистого разума

Разум в своем спекулятивном применении вел нас через сферу опыта, и так как
в ней никогда нельзя найти для разума полного удовлетворения, то отсюда он
перешел к спекулятивным идеям, которые, однако, в конечном итоге опять
вернули нас к опыту, следовательно, выполнили свое намерение с большой
пользой, но совершенно иначе, чем мы ожидали. Нам остается теперь только
сделать еще одну попытку, а именно посмотреть, нет ли чистого разума также
и в практической сфере, не ведет ли он здесь к идеям, достигающим высших
целей чистого разума, только что перечисленных нами, и, следовательно, не
может ли он с точки зрения своего практического интереса доставить нам то,
в чем он решительно отказал нам в отношении спекулятивного интереса.

Все интересы моего разума (и спекулятивные и практические) объединяются в
следующих трех вопросах: 1.