О невозможности скептического удовлетворения внутренне раздвоенного чистого
разума

Сознание своего неведения (если оно не познается как необходимое), вместо
того чтобы положить конец нашим исследованиям, скорее побуждает к ним.
Всякое неведение есть или незнание вещей, или незнание назначения и границ
нашего познания. Если неведение случайно, то оно побуждает нас в первом
случае к догматическому исследованию вещей (предметов), а во втором случае
-к критическому исследованию границ нашего возможного познания. Если же
наше неведение безусловно необходимо и потому освобождает нас от всякого
дальнейшего исследования, то это можно установить не эмпирически, путем
наблюдения, а только критически, путем отыскания первоисточников нашего
познания. Следовательно, определение границ нашего разума можно произвести
только соответственно априорным основаниям; то ограничение его, которое
есть лишь неопределенное знание о никогда полностью не устранимом
неведении, может быть установлено также и a posteriori, на основании того,
что при всяком нашем знании все еще должно быть познано. Первый вид знания
о своем неведении, возможного только посредством критики самого разума,
есть, следовательно, наука, а второй вид знания о своем неведении есть не
более как восприятие, о котором нельзя сказать, какие выводы из него можно
сделать. Если я представляю себе поверхность Земли (согласно чувственной
видимости) как тарелку, то я не могу знать, как далеко она простирается. Но
опыт показывает мне, что, куда бы я ни пошел, я всегда вижу вокруг себя
пространство, в котором я мог бы идти дальше; таким образом, я вижу
ограниченность моего каждый раз действительного знания о Земле, но не
границы всего возможного описания Земли. Но если я достиг уже знания того,
что Земля есть шар и что ее поверхность есть поверхность шара, то я и из
небольшой ее части, например из величины одного градуса, могу точно и по
априорным принципам познать диаметр, а посредством него - и все границы
Земли, т. е. ее поверхность; и, хотя я не имею сведений о предметах на этой
поверхности, я знаю тем не менее длину ее окружности, величину и пределы.

Совокупность всех возможных предметов для нашего познания представляется
нам в виде плоскости, которая имеет свой кажущийся горизонт, а именно то,
что охватывает ее всю, и называется это понятием разума об абсолютной
целокупности. Эмпирически достигнуть всего этого в целом невозможно, а все
попытки определить его a priori согласно некоторому принципу были тщетны.
Тем не менее все вопросы нашего чистого разума относятся к тому, что может
находиться за пределами этого горизонта или по крайней мере на его границе.

Знаменитый Давид Юм был одним из этих географов человеческого разума и
надеялся полностью решить все эти вопросы тем, что вынес их за этот
горизонт, которого, однако, он не в состоянии был определить. Он особенно
занимался основоположением о причинности и совершенно правильно утверждал,
что истинность его (не говоря уже об объективной значимости понятия
действующей причины вообще) вовсе не опирается на какое-нибудь усмотрение,
т. е. на априорное знание, и что поэтому значение упомянутому закону
придает вовсе не необходимость его, а только всеобщая применимость его в
опыте и возникающая отсюда субъективная необходимость, которую Юм называет
привычкой. Из неспособности нашего разума придавать этому основоположению
применение, выходящее за пределы всякого опыта, он заключал о
несостоятельности всех притязаний разума вообще выйти за пределы
эмпирического.

Подобный способ подвергать факты разума проверке и, по усмотрению, порицать
их можно назвать цензурой разума. Совершенно очевидно, что эта цензура
неизбежно приводит к тому, что сомнению подвергается всякое трансцендентное
применение основоположений. Однако это лишь второй шаг, далеко еще не
завершающий дела. Первый шаг в вопросах чистого разума, характеризующий
детский возраст его, есть догматизм. Только что указанный второй шаг есть
скептицизм; он свидетельствует об осмотрительности способности суждения,
проходящей школу опыта. Однако необходим еще третий шаг, возможный лишь для
вполне зрелой способности суждения, в основе которой лежат твердые и
испытанные с точки зрения их всеобщности максимы; этот шаг состоит в том,
что не фактам разума, а самому разуму дается оценка с точки зрения всей его
способности и пригодности к чистым априорным знаниям. Это не цензура, а
критика разума, посредством которой не только угадываются, но доказываются
на основе принципов не только пределы, а определенные границы разума, не
одно лишь неведение в той или другой области, а неведение во всех возможных
вопросах определенного рода.