Но так как для этого мне прежде всего нужно нечто
постоянное, что, однако, вовсе не дано мне во внутреннем созерцании,
поскольку я мыслю себя, то способ моего существования как субстанции или
как акциденции никак нельзя определить посредством этого простого
самосознания. Следовательно, если материализм непригоден для объяснения
моего существования, то и спиритуализм также недостаточен для этой цели;
отсюда следует, что мы никаким образом не можем что-либо узнать о свойствах
нашей души, когда речь идет о возможности ее обособленного существования
вообще.

Да и каким образом возможно было бы на основании того единства сознания,
которое известно нам только потому, что оно необходимо нам для возможности
опыта, выйти за пределы опыта (за пределы нашего существования при жизни) и
даже распространить наше знание на природу всех мыслящих существ вообще,
пользуясь эмпирическим, но неопределенным в отношении всех способов
созерцания положением я мыслю?

Итак, рациональная психология как доктрина, расширяющая наше самопознание,
не существует; она возможна только как дисциплина, устанавливающая
спекулятивному разуму в этой области ненарушимые границы, с одной стороны,
чтобы мы не бросились в объятия бездушного материализма, а с другой
стороны, чтобы мы не заблудились в спиритуализме, лишенном основания в
нашей жизни; она скорее напоминает нам, чтобы мы видели в этом отказе
разума дать удовлетворительный ответ на вопросы любопытствующих, касающиеся
того, что выходит за пределы земной жизни, его же указание обращать свое
самопознание не на бесплодную чрезмерную спекуляцию, а на плодотворное
практическое применение, которое, хотя всегда и направлено только на
предметы опыта, тем не менее заимствует свои принципы из более высокого
источника и определяет наше поведение так, как если бы наше назначение
выходило бесконечно далеко за пределы опыта, стало быть, за пределы земной
жизни.

Из всего этого ясно, что источником рациональной психологии служит простое
заблуждение. Единство сознания, лежащее в основе категорий, принимается
здесь за созерцание субъекта как объекта, и к нему применяется категория
субстанции. Между тем это единство сознания есть лишь единство в мышлении,
а посредством одного только мышления объект не дается; следовательно,
категория субстанции, предполагающая каждый раз данное созерцание,
неприменима к нему, и потому этот субъект вовсе не может быть познан.
Следовательно, оттого, что субъект категорий мыслит эти категории, он не
может получить понятие о самом себе как объекте категорий, ведь для того,
чтобы мыслить категории, он должен положить в основу свое чистое
самосознание, которое должно было быть определено. Подобным же образом
субъект, в котором представление о времени первоначально имеет свое
основание, не может определить этим представлением свое собственное
существование во времени; и если невозможно последнее, то невозможно и
первое как определение самого себя (как мыслящего существа вообще)
посредством категорий.

* * *

Таким образом, знание, пытающееся выйти за пределы возможного опыта и тем
не менее связанное с высшими интересами человечества, оказывается,
поскольку оно должно быть приобретено благодаря спекулятивной философии,
иллюзией, обманывающей наши ожидания; но вместе с тем строгая критика,
доказывая невозможность высказывать о предметах опыта догматические
утверждения, выходящие за пределы опыта, оказывает разуму и его собственным
интересам немаловажную услугу: она предохраняет его от всех возможных
утверждений о противоположном; это достигается тем, что мы или доказываем
свое положение аподиктически, или, когда это не удается, отыскиваем
источник неудачи, и если он заключается в необходимых границах нашего
разума, то в таком случае каждый наш противник должен подчиниться тому же
самому закону отречения от всяких притязаний на догматические утверждения.

Этим, однако, не наносится никакого ущерба праву или даже необходимости
признания загробной жизни согласно принципам практического применения
разума, связанного со спекулятивным [его применением]; к тому же чисто
спекулятивное доказательство никогда не оказывает какого-либо влияния на
обыденный человеческий разум. Оно поставлено на такое тонкое острие, что
даже ученая философия (Schule) в состоянии удержать его на нем лишь
постольку, поскольку заставляет его непрестанно вертеться как волчок, так
что оно в ее собственных глазах не имеет твердой основы, на которой оно
могло бы быть построено. Доказательства, пригодные для публики, сохраняют
при этом все свое значение, более того, благодаря устранению выше указанных
догматических притязаний приобретают больше ясности и естественной
убедительности, направляя разум на свойственную ему область, а именно на
последовательный ряд (Ordnung) целей, который в то же время есть
естественный порядок.