е. никогда не идти дальше a priori завершенного объяснения, но, с другой
стороны, чтобы мы также никогда не надеялись на это завершение, т. е. не
принимали ничего эмпирического за безусловное и не освобождали себя таким
образом от дальнейшего выведения. С таким значением оба эти основоположения
вполне могут существовать рядом как чисто эвристические и регулятивные,
касающиеся только формального интереса разума. В самом деле, одно из них
гласит: вы должны так философствовать о природе, как будто для всего, что
существует, имеется необходимое первое основание, исключительно с целью
внести в свое знание систематическое единство, следуя такой идее, а именно
воображаемому высшему основанию; другое же основоположение предостерегает
вас, чтобы вы не принимали за такое высшее основание, т. е. за нечто
абсолютно необходимое, ни одно определение, касающееся существования вещей,
а всегда сохраняли открытым путь для дальнейшего выведения и все еще
рассматривали его как обусловленное. Но если все, что может быть воспринято
в вещах, необходимо должно рассматриваться нами как обусловленное, то ни
одна вещь (которая может быть дана эмпирически) не может рассматриваться
как абсолютно необходимая.

Отсюда в свою очередь следует, что вы должны признать абсолютно необходимое
находящимся вне мира, так как оно должно служить только принципом возможно
большего единства явлений как их высшее основание, и в мире вы никогда не
можете дойти до него, так как второе правило повелевает вам рассматривать
все эмпирические причины единства всегда как производные.

Философы древности рассматривали всякую форму природы как случайную, а
материю сообразно с суждением обыденного разума считали первоначальной и
необходимой. Но если бы они рассматривали материю не относительно, как
субстрат явлений, а самое по себе, с точки зрения ее существования, то идея
абсолютной необходимости тотчас же исчезла бы. В самом деле, нет ничего,
что абсолютно привязывало бы разум к этому существованию; он может всегда и
без противоречий отвергнуть его мысленно, но именно только в мыслях и
заключалась эта абсолютная необходимость. Следовательно, в основе этого
убеждения должен был лежать некоторый регулятивный принцип. И в самом деле,
протяженность и непроницаемость (образующие вместе понятие материи)
составляют высший эмпирический принцип единства явлений, и этот принцип,
поскольку он эмпирически не обусловлен, обладает свойством регулятивного
принципа. Однако так как всякое определение материи, составляющее реальное
[содержание] ее, не исключая, стало быть, и непроницаемости, есть результат
(действие), который должен иметь свою причину и потому все еще должен быть
производным, то материя несовместима с идеей необходимой сущности как
принципа всего производного единства; в самом деле, любое из ее реальных
свойств как производное обладает лишь обусловленной необходимостью и,
следовательно, само по себе может быть устранено, а вместе с ним было бы
устранено и все существование материи; а если бы это было не так, то это
означало бы, будто мы эмпирически достигли высшего основания единства, что
воспрещается вторым регулятивным принципом. Отсюда следует, что материя и
вообще все принадлежащее к миру несовместимо с идеей необходимой
первосущности как одного лишь принципа высшего эмпирического единства, эта
сущность должна была бы быть полагаема вне мира, и в 1аком случае мы можем
спокойно выводить явления в мире и их существование из других явлений, как
если бы никакой необходимой сущности не было, и тем не менее постоянно
стремиться к полноте в выведении, как если бы такая сущность допускалась
как высшее основание.

Согласно этим воззрениям, идеал высшей сущности есть не что иное, как
регулятивный принцип разума, требующий, чтобы разум рассматривал все связи
в мире так, как если бы они возникали из вседовлеющей необходимой причины,
дабы обосновывать на ней правило систематического и по всеобщим законам
необходимого единства в объяснении этих связей; в этом идеале не содержится
утверждения о самом по себе необходимом существовании. Однако посредством
трансцендентальной подмены мы неизбежно также представляем себе этот
формальный принцип как конститутивный и мыслим это единство, гипостазируя
его. Подобно этому мы поступаем и по отношению к пространству. Так как
пространство первоначально делает возможными все фигуры, которые суть
только различные ограничения его, хотя оно и есть лишь принцип
чувственности, тем не менее именно поэтому прини