Далее, это понятие необходимо для того, чтобы не распространять
чувственных созерцаний на [сферу] вещей самих по себе, следовательно, чтобы
ограничить объективную значимость чувственного познания (ведь все
остальное, на что не распространяется чувственное созерцание, называется
ноуменами именно для того, чтобы показать, что область чувственного
познания простирается не на все, что мыслится рассудком). Но в конце концов
все же возможность таких ноуменов усмотреть нельзя и вне сферы явлений все
остается (для нас) пустым, иными словами, мы имеем рассудок,
проблематически простирающийся далее сферы явлений, но у нас нет такого
созерцания, и мы даже не можем составить себе понятие о таком возможном
созерцании, благодаря которому предметы могли бы быть даны нам вне сферы
чувственности, а рассудок можно было бы применять ассерторически за ее
пределами. Следовательно, понятие ноумена есть только демаркационное
понятие, служащее для ограничения притязаний чувственности и потому имеющее
только негативное применение. Однако оно не вымышлено произвольно, а
связано с ограничением чувственности, хотя и не может установить ничего
положительного вне сферы ее.

Поэтому деление предметов на феномены и ноумены, а мира-на чувственно
воспринимаемый и умопостигаемый недопустимо в положительном смысле, хотя
понятия и допускают деление на чувственные и интеллектуальные понятия, ибо
последние не имеют никаких соответствующих им предметов, и потому их нельзя
выдавать за объективно значимые. Если отвлечься от чувств, то нельзя
понять, каким образом наши категории (которые [в таком случае] остались бы
единственными понятиями для ноуменов) имеют еще какое-то значение, так как
для соотнесения их с каким-нибудь предметом требуется кроме единства
мышления еще кое-что, а именно чтобы было еще дано возможное созерцание, к
которому их можно было бы применить. Тем не менее понятие ноумена, взятое в
чисто проблематическом значении, остается не только допустимым, но и
необходимым как понятие, указывающее пределы чувственности. Но в таком
случае оно не есть особый умопостигаемый предмет для нашего рассудка; такой
рассудок, которому принадлежал бы умопостигаемый предмет, сам представляет
собой проблему, состоящую в том, чтобы познавать свои предметы не
дискурсивно посредством категорий, а интуитивно в нечувственном созерцании,
о возможности же такого познания мы не в силах составить себе ни малейшего
представления. Таким путем наш рассудок приобретает негативное расширение,
т. е., называя вещи сами по себе (рассматриваемые не как явления)
ноуменами, он оказывается не ограниченным чувственностью, а скорее
ограничивающим ее. Но вместе с тем он тотчас же ставит границы и самому
себе, признавая, что не может познать вещи сами по себе посредством
категорий, стало быть, может мыслить их только как неизвестное нечто.

Впрочем, в сочинениях новейших писателей встречается совершенно иное
употребление терминов mundus sensibilis и intelligibilis, полностью
отличающееся от смысла, придаваемого им древними. Этот новый смысл не
заключает в себе, конечно, никаких трудностей, но и не ведет ни к чему,
кроме пустословия. Согласно этому новому смыслу терминов, некоторые склонны
называть совокупность явлений, поскольку она созерцается, чувственным
миром, а поскольку связь между ними мыслится по общим законам рассудка
-рассудочным миром. В этом смысле теоретическая астрономия, описывающая
лишь наблюдения над звездным небом, давала бы представление о чувственно
воспринимаемом мире, а умозрительная астрономия (объясняющая звездное небо,
например, по коперниковской системе мира или по законам тяготения Ньютона)
- об умопостигаемом. Но такое извращение смысла слов есть лишь
софистическая уловка, имеющая целью уклониться от трудного вопроса, изменив
его смысл и придав ему удобное для себя значение. Конечно, рассудок и разум
можно применять для [познания] явлений, но вопрос в том, имеют ли они еще
какое-нибудь применение в том случае, если предмет не есть явление
(Noumenon), и это именно и подразумевается, если предмет сам по себе
мыслится как чисто умопостигаемый, т. е. как данный только рассудку, а не
чувствам. Вопрос, следовательно, в том, возможно ли кроме указанного выше
эмпирического применения рассудка (каково даже ньютоновское представление о
мироздании) еще трансцендентальное применение его, имеющее своим предметом
ноумены; на этот вопрос мы ответили отрицательно.

Поэтому если мы говорим, что чувства представляют нам предметы, как они
являются, а рассудок -как они есть, то последнее выражение следует понимать
не в трансцендентальном, а только в эмпирическом значении, а именно [так],
как они должны быть представляемы в непрерывной связи явлений в качестве
предметов опыта, а не так, как они, быть может, существуют вне отношения к
возможному опыту и, следовательно, к чувствам вообще, стало быть, как
предметы чистого рассудка.