Таким образом,
пространство и время были в его учении умопостигаемой формой связи между
вещами самими по себе (между субстанциями и их состояниями), а вещи были
умопостигаемыми субстанциями (substantiae noumena). Но в то же время он
хотел сделать эти понятия действительными также и для явлений, так как он
не считал чувственность особым способом созерцания, а искал источник всех,
даже и эмпирических, представлений о предметах в рассудке, оставляя
чувственности лишь достойное презрения занятие- спутывать и искажать
представления рассудка.

Между тем если бы мы даже и могли высказывать синтетические суждения о
вещах самих по себе посредством чистого рассудка (что, однако, невозможно),
то такие суждения вовсе не могли бы относиться к явлениям, которые не
представляют собой вещей самих по себе. Следовательно, в этом последнем
случае я должен был бы сравнивать свои понятия в трансцендентальной
рефлексии всегда лишь при наличии чувственности, и тогда окажется, что
пространство и время суть определения не вещей самих по себе, а явлений:
каковы вещи сами по себе, я не знаю и мне незачем это знать, потому что
вещь никогда не может предстать мне иначе как в явлении.

Точно так же я обращаюсь и с остальными рефлективными понятиями. Материя
есть substantia phaenomenon. To, что внутренне ей присуще, я ищу во всех
частях пространства, занимаемого ею, и во всех производимых ею действиях,
которые, конечно, могут быть лишь явлениями внешних чувств. Следовательно,
я не нахожу ничего безусловно внутреннего, а всегда нахожу только
сравнительно внутреннее, состоящее в свою очередь из внешних отношений.
Только безусловно внутреннее [содержание] материи, согласно чистому
рассудку, есть химера, так как материя вовсе не есть предмет для чистого
рассудка; трансцендентальный же объект, лежащий, быть может, в основе того
явления, которое мы называем материей, есть лишь нечто, чего мы не могли бы
понять, если бы даже кто-нибудь мог сказать, что оно такое: слова понятны
нам лишь в том случае, если им соответствует что-то в созерцании. Если
сетование мы не. полюем ничего внутреннего в вещах должно обозначать, что
чистым рассудком мы не можем понять, каковы являющиеся нам вещи сами по
себе, то такое сетование несправедливо и неразумно: оно вытекает из желания
познавать, стало быть, созерцать вещи, не пользуясь чувствами,
следовательно, из желания обладать познавательными способностями,
совершенно отличающимися от человеческих способностей не только по степени,
но даже по характеру созерцания и способу [познания], следовательно, из
желания быть не людьми, а какими-то существами, о которых мы не можем даже
сказать, возможны ли они и тем более каковы они. Наблюдение и анализ
явлений проникают внутрь природы, и неизвестно, как далеко мы со временем
продвинемся в этом. Но если даже вся природа раскрылась бы перед нами, мы
никогда не были бы в состоянии ответить на трансцендентальные вопросы,
выходящие за пределы природы, так как даже и свою собственную душу нам не
дано наблюдать с помощью каких-либо иных созерцаний, кроме тех, которые
доставляются нам нашим внутренним чувством, а между тем в ней заложена
тайна происхождения нашей чувственности. Отношение чувственности к объекту
и трансцендентальное основание этого единства, без сомнения, скрыты слишком
глубоко, чтобы мы, познающие даже и самих себя только посредством
внутреннего чувства, стало быть, как явление, могли применить столь
неподобающее орудие нашего исследования для чего-то иного, кроме того,
чтобы все вновь и вновь находить лишь явления, нечувственную причину
которых мы так страстно хотели бы исследовать.

Эта критика выводов, основанных на одних лишь актах рефлексии, полезна в
особенности тем, что ясно доказывает ничтожность всех выводов о предметах,
сравниваемых друг с другом исключительно лишь в рассудке, и вместе с тем
подтверждает то, о чем мы главным образом твердили, а именно что явления,
хотя их и нельзя в качестве вещей самих по себе причислить к объектам
чистого рассудка, тем не менее суть единственные объекты, в отношении
которых наше знание может иметь объективную реальность, т. е. быть таким
знанием, в котором понятиям соответствует созерцание.

Если мы занимаемся только логической рефлексией, то мы сравниваем в
рассудке только свои понятия, дабы узнать, имеют ли они одно и то же
содержание, противоречат ли они друг другу или нет, содержится ли что-то в
понятии внутренне или присоединяется к нему извне, а также какое из двух
понятий следует признать данным, а какое -только способом, каким мыслят
данное понятие. Но если я применяю эти понятия к предмету вообще (в
трансцендентальном смысле), не определяя точнее, есть ли это предмет
чувственного