Тем не менее систематическая связь, которую разум может
дать эмпирическому применению рассудка, не только содействует расширению
этого применения, но и обеспечивает правильность его; принцип такого
систематического единства также и объективен, но неопределенно (principium
vagum), не как конститутивный принцип для определения чего-то в отношении
своего непосредственного предмета, а только как регулятивное
основоположение и максима для того, чтобы, открывая неизвестные рассудку
новые пути, расширять и укреплять до бесконечности (неопределенно далеко)
эмпирическое применение разума, никогда при этом не противореча законам
эмпирического применения.

Но разум может мыслить это систематическое единство не иначе, как давая
своей идее предмет, который, однако, не может быть дан ни в каком опыте,
ведь опыт никогда не дает примера совершенного систематического единства.
Эта сущность, созданная разумом (ens rationis ratiocinatae), есть, правда,
лишь идея и потому признается не абсолютно и сама по себе как нечто
действительное, а полагается в основу только проблематически (так как мы не
можем дойти до этой сущности при помощи рассудочных понятий), чтобы
рассматривать всю связь между вещами чувственно воспринимаемого мира так,
как если бы они имели свое основание в этой сущности, созданной разумом;
однако мы делаем это исключительно с целью основать на ней систематическое
единство, которое для разума необходимо, а для эмпирического рассудочного
знания во всех отношениях полезно и никогда не может быть ему помехой.

Значение этой идеи толкуют неверно, когда ее принимают за утверждение или
хотя бы только за предположение действительной вещи, которой приписывалось
бы основание системного устройства мира; скорее остается нерешенным вопрос,
каково само по себе основание этого устройства, недоступное

нашим понятиям, и идея устанавливается только как точка зрения, с которой
единственно и можно распространить это столь существенное для разума и
столь полезное для рассудка единство; одним словом, эта трансцендентальная
вещь есть лишь схема того регулятивного принципа, посредством которого
разум, насколько это в его власти, распространяет систематическое единство
на весь опыт.

Первым объектом такой идеи служу я сам, рассматриваемый только как мыслящая
природа (душа). Если я хочу узнать, какими свойствами обладает мыслящее
существо само по себе, то я должен обратиться к опыту, и даже категории я
могу применять к этому предмету лишь постольку, поскольку схема их дана в
чувственном созерцании. Но таким путем я никогда не прихожу к
систематическому единству всех явлений внутреннего чувства. Поэтому вместо
эмпирического понятия (о том, что представляет собой душа в
действительности), которое не может повести нас далеко, разум берет понятие
эмпирического единства всякого мышления и, мысля это единство безусловным и
первоначальным, создает из него понятие разума (идею) о простой субстанции,
которая, будучи сама по себе неизменной (тождественной как личность),
находится в общении с другими действительными вещами; одним словом, разум
создает понятие простого мыслящего существа. Но при этом он имеет перед
глазами не что иное, как принципы систематического единства в объяснении
явлений души, требующие рассмотрения всех определений как находящихся в
едином субъекте, всех сил -по возможности как производных от одной
первоначальной силы, а всякой смены- как принадлежащей к состояниям одной и
той же постоянной сущности, так чтобы все явления в пространстве
представлялись как совершенно отличные от действий мышления. Простота
субстанции и т. п. должна служить только схемой для этого регулятивного
принципа, причем вовсе не предполагается, будто она есть действительное
основание для свойств души. В самом деле, эти свойства могут опираться
также и на совершенно другие основания, вовсе не известные нам; и если бы
мы прямо приписали душе эти свойства, все равно посредством этих принятых
предикатов мы не познали бы душу самое по себе, так как они составляют
только идею, которая вообще не может быть представлена in concrete. Такая
психологическая идея может быть вполне полезной, если только мы будем
остерегаться принимать ее за нечто большее, чем только идея, т. е. если
будем считать ее годной только для систематического применения разума к
явлениям нашей души. Действительно, в таком случае к объяснению того, что
принадлежит только к внутреннему чувству, не примешиваются эмпирические
законы телесных явлений, имеющие совершенно иной характер; в таком случае
не допускаются легковесные гипотезы о возникновении, разрушении и
возрождении душ и т. п.; следовательно, этот предмет внутреннего чувства
рассматривается в совершенно чистом виде, не смешанном с инородными