Эта подмена
становится очевидной вследствие того, что когда я эту высшую сущность,
которая в отношении к миру была абсолютно (безусловно) необходимой,
рассматриваю как вещь саму по себе, то эта необходимость не может быть
понята и, следовательно, должна была находиться в моем разуме только как
формальное условие мышления, а не как материальное и субстанциачьное
(hypostatische) условие существования.

ТРЕТЬЕЙ ГЛАВЫ


РАЗДЕЛ ШЕСТОЙ


О невозможности физикотеологического доказательства

Если же ни понятие о вещах вообще, ни опыт относительно какого бы то ни
было существования вообще не могут дать того, что требуется, то остается
испытать еще одно средство, а именно не служит ли определенный опыт, стало
быть, опыт, касающийся вещей данного нам мира, а также их свойств и их
порядка, таким доводом, который мог бы привести нас к твердому убеждению в
существовании высшей сущности. Такое доказательство мы назовем
физикотеологическим. Если бы и оно было невозможно, то из одного лишь
спекулятивного разума вообще невозможно никакое удовлетворительное
доказательство существования сущности, которая соответствовала бы нашей
трансцендентальной идее.

Из всех предыдущих замечаний ясно, что на этот вопрос легко получить
убедительньш ответ. Действительно, разве может быть когда-нибудь дан опыт,
адекватный идее? Особенность идеи в том именно и состоит, что никакой опыт
никогда не может быть адекватным ей. Трансцендентальная идея необходимой
вседовлеющей первосущности столь безмерно широка, в такой степени
возвышается над всем всегда обусловленным эмпирическим, что отчасти никогда
нельзя набрать в опыте достаточно материала, чтобы наполнить такое понятие;
отчасти же мы всегда действуем ощупью среди обусловленного и тщетно ищем
безусловного, причем никакой закон эмпирического синтеза не дает нам
примера его и не указывает никакого пути к нему.

Если бы высшая сущность находилась в этой цепи условий, то она сама была бы
членом их ряда и, подобно низшим членам, впереди которых она стоит,
требовала бы еще дальнейшего исследования своего высшего основания. Если же
мы отделим ее от этой цепи и как чисто умопостигаемую сущность не включим
ее в ряд естественных причин, то какой же мост может быть построен разумом,
чтобы дойти до нее, если все законы перехода от действий к причинам и,
более того, весь синтез и расширение нашего знания вообще относятся только
к возможному опыту, стало быть, только к предметам чувственно
воспринимаемого мира и лишь в отношении к ним могут иметь какое-то
значение?

Данный нам мир открывает нам столь неизмеримое поприще многообразия,
порядка, целесообразности и красоты независимо от того, прослеживаем ли мы
их в бесконечности пространства или в безграничном делении его, что даже
при всех знаниях, которые мог приобрести о них наш слабый рассудок, всякая
речь перед столь многочисленными и необозримо великими чудесами становится
бессильной, все числа теряют свою способность измерять и даже наша мысль
утрачивает всякую определенность, так что наше суждение о целом неизбежно
превращается в безмолвное, но зато тем более красноречивое изумление.
Повсюду мы видим цепь действий и причин, целей и средств, закономерность в
возникновении и исчезновении, и так как ничто не приходит само собой в то
состояние, в котором оно находится, то это всегда указывает на какую-нибудь
другую вещь как на свою причину, которая в свою очередь необходимо вызывает
такой же вопрос, так что все и вся должно было бы погрузиться в пропасть
небытия, если бы мы не признали чего-то, что, существуя само по себе
первоначально и независимо вне этого бесконечного [ряда] случайного,
поддерживало бы его и как причина его происхождения обеспечивало вместе с
тем его сохранение. Сколь великой должна мыслиться эта высшая причина (в
отношении всех вещей в мире)? Мы не знаем всего содержания мира, еще менее
можем мы определить его величину, сравнивая его со всем, что возможно. Но
если уж мы нуждаемся в последней и высшей сущности в отношении причинности,
то что мешает нам поставить ее по степени совершенства сразу выше другого
возможного. Мы легко можем достигнуть этого, правда лишь в виде неясных
оче