Теперь мы
изложим те моменты, от которых, собственно, зависит решение, и рассмотрим
их каждый в отдельности.

Закон природы гласит, что все происходящее имеет причину, что каузальность
этой причины, т. е. действие, предшествует во времени и в отношении
возникшего во времени результата сама не могла существовать всегда, а
должна быть произошедшим событием, и потому она также имеет свою причину
среди явлений, которой она определяется, и, следовательно, все события
эмпирически определены в некотором естественном порядке; этот закон, лишь
благодаря которому явления составляют некую природу и делаются предметами
опыта, есть рассудочный закон, ни под каким видом не допускающий отклонений
или исключений для какого бы то ни было явления, так как в противном случае
мы поставили бы явление вне всякого возможного опыта, отличили бы его тем
самым от всех предметов возможного опыта и превратили бы его в пустое
порождение мысли и воображения.

Но хотя здесь кажется, будто речь идет только о цепи причин, не допускающей
никакой абсолютной целокупности в регрессе к своим условиям, это сомнение
нас не останавливает, так как оно было уже устранено в общем исследовании
антиномии разума, когда он ищет безусловного в ряду явлений. Если мы
поддадимся обманчивости трансцендентального реализма, то у нас не останется
ни природы, ни свободы. Вопрос состоит здесь лишь в следующем: допуская в
целом ряду всех событий одну только естественную необходимость, можно ли
этот ряд, который, с одной стороны, есть исключительно результат природы,
рассматривать, с другой стороны, как результат свободы или же следует
признать, что эти два вида причинности прямо противоречат друг другу?

Среди причин в явлении, без всякого сомнения, не может быть ничего, что
могло бы безусловно и самопроизвольно начинать ряд. Всякое действие как
явление, поскольку оно вызывает событие, само есть событие или
происшествие, предполагающее другое состояние, в котором находится его
причина; таким образом, все происходящее есть только продолжение ряда, и в
этом ряду невозможно никакое начало, которое произошло бы само собой.
Следовательно, все действия естественных причин во временной
последовательности сами в свою очередь суть результаты, которые точно так
же предполагают причины во временном ряду. От причинной связи явлений
нельзя ожидать первоначального действия, благодаря которому происходит
нечто такое, чего не было раньше.

Но разве необходимо, если результаты суть явления, чтобы каузальность их
причины, которая (а именно причина) сама также есть явление, была только
эмпирической? Не возможно ли скорее то, что, хотя для всякого результата в
явлении непременно требуется связь с его причиной по законам эмпирической
причинности, тем не менее сама эта эмпирическая причинность, нисколько не
нарушая своей связи с естественными причинами, может быть результатом не
эмпирической, а умопостигаемой причинности, т. с. первоначального по
отношению к явлениям действия причины, которая, следовательно, не есть
явление, а умопостигаема по этой своей способности, хотя во всех остальных
отношениях она целиком должна причисляться к чувственно воспринимаемому
миру как звено в цепи природы?

Мы нуждаемся в законе причинной связи явлений друг с другом, чтобы иметь
возможность искать и показывать естественные условия естественных событий,
т. с. причины в явлениях. Если этот закон признан и не ослаблен никакими
исключениями, то рассудок, который при своем эмпирическом применении видит
во всех событиях только природу и имеет на это право, обладает всем, чего
он может требовать, и ничто не мешает дать физические объяснения. Никакого
ущерба мы не нанесем ему, если допустим- хотя бы это было чистой фантазией,
-что среди естественных причин имеются такие, которые наделены
умопостигаемой способностью, так как определение ее к действию зависит не
от эмпирических условий, а от одних лишь оснований рассудка, однако так,
что действие в явлении этой причины сообразно всем законам эмпирической
причинности. В самом деле, действующий таким образом субъект как causa
phaenomenon был бы неразрывно связан с природой зависимостью всех своих
действий, и только noumenon этого субъекта (со всей его причинностью в
явлении) содержал бы в себе какие-то условия, которые следовало бы
рассматривать как чисто умопостигаемые, если бы мы пожелали подняться от
эмпирического предмета к трансцендентальному. Действительно, если мы
следуем правилам природы только в том, что может быть причиной среди
явлений, то нам нечего беспокоиться о том, какое основание этих явлений и
их связи мыслится в трансцендентальном субъекте, который нам эмпирически не
известен.