Различие по
занимаемому месту в пространстве делает уже само по себе, без всяких других
условий, не только возможными, но и необходимыми множественность и
различение предметов как явлений. Следовательно, мнимый закон Лейбница есть
не закон природы, а только аналитическое правило для сравнения вещей
посредством одних лишь понятий.

Во-вторых, основоположение, гласящее, что реальности (как одни лишь
утверждения) никогда логически не противоречат друг Другу, есть совершенно
истинное положение об отношении между понятиями, но оно не имеет никакого
значения ни когда речь идет о природе, ни когда речь идет о вещи самой по
себе (о которой мы понятия не имеем). В самом деле, реальная
противоположность встречается везде, где А-В=0, т. е. где реальности,
связанные в одном субъекте, уничтожают действия друг друга; таковы все на
каждом шагу встречающиеся в природе действия и противодействия, которые
основываются на силах и потому должны называться realitates phaenomena.
Общая механика может даже a priori установить в виде правила эмпирическое
условие этой противоположности, указывая на противоположность направлений,
- условие, о котором ничего не знает трансцендентальное понятие реальности.
Хотя г-н фон Лейбниц и не возвестил об этом законе с помпой как о новом
основоположении, тем не менее он воспользовался им для новых утверждений, и
его последователи прямо включили этот закон в свою лейбницевско-вольфовскую
систему. Согласно этому основоположению, всякое зло, например, есть только
следствие ограниченности твари, т. е. следствие отрицаний, так как только
отрицание может быть противоположно реальности (в одном лишь понятии о вещи
вообще это в самом деле так, но не в вещах как явлениях). Подобным же
образом сторонники Лейбница считали не только возможным, но и естественным
объединять в одном существе всю реальность без каких-либо причиняющих
беспокойство противоположностей, так как они знали только один вид
противоположности -противоречие (посредством которого упраздняется понятие
самой вещи), но не противоположность, приводящую к взаимному разрушению,
когда одно реальное основание уничтожает следствия другого, условия же для
того, чтобы представить себе такую противоположность, мы находим только в
чувственности.

В-третьих, монадология Лейбница не имеет никакого иного основания, кроме
того, что этот философ представлял себе различие между внутренним и внешним
только в отношении к рассудку. Субстанции вообще должны иметь что-то
внутреннее, т. е. нечто свободное от всех внешних отношений, следовательно,
также и от сложения. Стало быть, основу внутреннего [содержания] вещей
самих по себе составляет простое. Но внутреннее, присущее состоянию вещей
самих по себе, не может также заключаться в их положении в пространстве,
фигуре, соприкосновении или движении (все эти определения суть внешние
отношения), и потому мы не можем приписывать субстанциям никаких других
внутренних состояний, кроме того состояния, благодаря которому мы внутренне
определяем свое собственное чувство, а именно кроме состояния
представлений. Так появились монады, которые должны быть первовеществом
всей Вселенной, хотя деятельная сила их состоит только в представлениях,
так что, собственно, они действуют лишь в самих себе.

По этой же причине в учении Лейбница принципом возможного общения между
субстанциями не могло быть физическое влияние, а должна была быть
предустановленная гармония. В самом деле, так как все имеет лишь внутренний
характер, т. е. занято своими представлениями, то состояние представлений
одной субстанции не может находиться ни в какой действенной связи с
состоянием представлений другой, какая-то третья причина, влияющая на все
субстанции вместе, должна согласовать их состояния друг с другом, и притом
не посредством случайного, в каждом отдельном случае особо оказываемого
содействия (systema assistentiae), а посредством единства идеи причины,
которая действительна для всех субстанций и от которой все субстанции
должны получать свое существование и постоянность, а стало быть, и
согласование друг с другом сообразно общим законам.

В-четвертых, известное учение Лейбница о времени и пространстве,
интеллектуализирующее эти формы чувственности, возникло исключительно из
той же иллюзии трансцендентальной рефлексии. Если я хочу одним лишь
рассудком представить себе внешние отношения вещей, то это можно сделать
только посредством понятия об их воздействии друг на друга, и если я хочу
связать одно состояние вещи с другим ее состоянием, то это может произойти
только в чередовании оснований и следствий. Поэтому Лейбниц мыслил
пространство как определенный порядок в общении между субстанциями, а
время- как динамическую последовательность их состояний. То особое и от
вещей независимое, что, казалось бы, присуще пространству и времени, он
приписывал неясности этих понятий, вследствие которой то, что есть лишь
форма динамических отношений, принимается за особое созерцание,
самостоятельно существующее и предшествующее самим вещам.