Далее, ничто не мешает нам принимать эти идеи за объективные и
гипостазировать их, за исключением лишь космологической идеи, в которой
разум впадает в антиномии, если он хочет осуществить ее (психологическая и
теологическая идеи не содержат в себе антиномии). Действительно,
противоречий в них нет; так каким же образом мог бы кто-нибудь оспаривать
их объективную реальность, если отрицающие их возможность знают о них так
же мало, как и утверждающие возможность их! Однако для того, чтобы
принимать что-то, еще не достаточно не встречать никаких положительных
препятствий; и нам не может быть позволено вводить в качестве
действительных и определенных предметов выходящие за пределы всех наших
понятий, хотя и не противоречащие им, фикции, основываясь только на доверии
к спекулятивному разуму, стремящемуся завершить свой труд. Следовательно,
сами по себе они не должны быть приняты, а должны иметь реальную значимость
только как схемы регулятивного принципа систематического единства всех
знаний природы, стало быть, они должны быть положены в основу только как
аналог действительным вещам, а не как действительные вещи в себе. Мы
освобождаем предмет идеи от условий, которые ограничивают наши рассудочные
понятия, но которые единственно и дают нам возможность иметь определенное
понятие вещи. Таким образом, мы мыслим нечто такое, о чем мы понятия не
имеем, каково оно само по себе, но отношение чего к совокупности явлений мы
мыслим как аналогичное отношению явлений друг к другу.

Таким образом, допуская подобные идеальные сущности, мы, собственно, не
расширяем нашего знания за пределы объектов возможного опыта, а только
расширяем его эмпирическое единство посредством систематического единства,
для которого идея дает нам схему, имеющую, стало быть, силу не
конститутивного, а только регулятивного принципа. В самом деле, из того,
что мы полагаем соответствующую идее вещь, нечто или действительную
сущность, вовсе еще не следует, будто мы хотим расширить наше знание о
вещах посредством трансцендентальных понятий; ведь эта сущность полагается
в основу только в идее, а не сама по себе, стало быть, только для того,
чтобы выразить систематическое единство, которым мы должны
руководствоваться в эмпирическом применении разума, вовсе не решая вопроса,
каково основание этого единства или внутренняя природа такой сущности, от
которой как от причины зависит это единство.

Таким образом, трансцендентальное и единственно определенное понятие о
Боге, которое дает нам чисто спекулятивный разум, есть в самом точном
смысле слова деистическое понятие, т. е. разум не утверждает даже
объективной значимости такого понятия, он только дает идею чего-то, на чем
основывается высшее и необходимое единство всей эмпирической реальности и
что мы можем мыслить не иначе как по аналогии с действительной субстанцией-
сообразной с законами разума причиной всех вещей, - если мы хотим мыслить
эту причину как особый предмет и не желаем пренебречь завершением всех
условий мышления как чрезмерным для человеческого рассудка, а
удовлетворяемся только идеей регулятивного принципа разума, что, однако,
несовместимо со стремлением к совершенному систематическому единству в
наших знаниях, которому разум по крайней мере не устанавливает никаких
границ.

Поэтому, если я допускаю божественную сущность, я, правда, не имею никакого
понятия ни о внутренней возможности ее высшего совершенства, ни о
необходимости ее существования, но все же могу удовлетворительно ответить
на все вопросы, касающиеся случайного, и могу доставить разуму величайшее
удовлетворение в отношении искомого наибольшего единства в его эмпирическом
применении, однако не в отношении самого этого предположения; отсюда видно,
что не знания разума, а его спекулятивный интерес дает ему право исходить
из столь далеко выходящего за его сферу пункта, чтобы рассматривать из него
свои объекты в виде завершенного целого.

Здесь обнаруживается различие в способе мышления при одном и том же
предположении, довольно тонкое, но чрезвычайно важное в трансцендентальной
философии. Я могу иметь достаточное основание допускать нечто относительно
(suppositio relativa), не имея, однако, права делать свое допущение
безусловно (suppositio absoluta). Это различение оказывается верным, если
речь идет только о регулятивном принципе, необходимость которого, правда,
сама по себе познается нами, но источник этой необходимости мы не познаем,
а признаем для него высшее основание лишь с той целью, чтобы тем
определеннее мыслить всеобщность принципа, как, например, когда я мыслю
себе сущность как существующую, соответствующую только идее, и притом
трансцендентальной идее. Действительно, существование такой вещи я никогда
не могу принимать за существование само по себе, так как для этого
недостаточны понятия, посредством которых я могу мыслить себе предмет
определенным, и условия объективной значимости моих понятий исключаются
самой идеей.