е. не при
догматическом, а при полемическом их применении. Под защитой же я разумею
не увеличение оснований для доказательства нашего утверждения, а только
ниспровержение мнимых знаний противника, имеющих в виду нанести ущерб
утверждаемому нами положению. Но все синтетические положения чистого разума
имеют ту особенность, что, хотя те, кто считает реальными некоторые идеи,
никогда не обладают таким знанием, чтобы установить достоверность этого
положения, в такой же мере, с другой стороны, и противник его не в
состоянии обосновать противоположное утверждение. Это равенство участи
человеческого разума не благоприятствует в спекулятивном знании ни одной из
сторон, и потому здесь находится настоящая арена нескончаемых споров. Но
впоследствии мы узнаем, что в отношении практического применения разум
имеет право допускать нечто такое, над чем он не властен в сфере чистой
спекуляции без достаточных оснований для доказательства, так как все такие
допущения вредят совершенству спекуляции, до которого, однако,
практическому интересу нет никакого дела. Итак, в сфере практики у разума
есть владения, законность которых он не должен, да и не мог бы доказывать.
Следовательно, доказывать должен противник. Но так как противник, желающий
доказать несуществование подвергнутого сомнению предмета, знает о нем так
же мало, как и тот, кто настаивает на действительности этого предмета, то в
выгодном положении оказывается здесь тот, кто утверждает нечто как
практически необходимое предположение (melior est conditio possidentis).
Действительно, он вправе, как бы в целях необходимой самообороны, применять
для защиты своего доброго дела те же средства, что и противник, а именно
прибегать к гипотезам, которые служат не для усиления доказательств, а
только для того, чтобы показать, что противник слишком мало знает о
предмете спора, чтобы тешиться превосходством своего спекулятивного знания
над нашим.

Следовательно, в сфере чистого разума гипотезы допустимы только как военное
оружие не для того, чтобы обосновывать на них свое право, а только для
того, чтобы защищать его. Но противника мы должны здесь всегда искать в
самих себе, так как спекулятивный разум в своем трансцендентальном
применении сам по себе диалектичен. Возражения, которые могли бы вызывать
опасения, заложены в нас самих. Мы должны отыскивать их как старые, но не
утратившие силы по давности притязания и установить вечный мир путем их
уничтожения. Внешний покой здесь только видимость. Необходимо истребить
самый источник споров, заложенный в природе человеческого разума; но каким
образом можем мы искоренить его, если не даем ему свободы (и даже питания)
вырастить сорную траву, чтобы она тем самым обнаружила себя, и затем
вырвать ее с корнем? Поэтому выдумывайте сами возражения, которые еще не
пришли в голову ни одному противнику, и даже снабдите его оружием или
отведите ему самое удобное место, какого он только может пожелать себе!
Здесь нечего опасаться, зато можете надеяться, что создадите себе владения,
на которые в будущем уже никогда не будут посягать.

В полное ваше вооружение входят, следовательно, также и гипотезы чистого
разума; они, правда, только свинцовое оружие (так как никакой закон опыта
не придает ему свойства стали). Но обладают они такой же силой, как и
всякое оружие, которое может использовать против вас ваш противник. Поэтому
если допущение вами (сделанное по каким-то другим, неспекулятивным
соображениям) нематериальной и не подверженной телесным изменениям природы
души наталкивается на то затруднение, что опыт как будто заставляет
рассматривать и подъем и упадок наших духовных сил только как различные
модификации наших органов, то силу этого доказательства вы можете ослабить,
признавая, что наше тело есть не более как первичное явление, с которым как
со своим условием связана в теперешнем состоянии (в жизни) вся способность
чувственности и вместе с тем все мышление. Обособление от тела есть конец
этого чувственного применения ваших познавательных способностей и начало
интеллектуального их применения. Следовательно, с этой точки зрения тело
есть не причина мышления, а только ограничивающее его условие,
содействующее, правда, чувственной и животной жизни, но зато препятствующее
чистой и духовной жизни, и зависимость чувственной и животной жизни от
телесных свойств вовсе не доказывает зависимости всей нашей жизни от
состояния наших органов. Но вы можете пойти еще дальше и выискать новые,
еще не высказанные или недостаточно далеко зашедшие сомнения.

Случайность рождения, зависящая у человека, так же как и у неразумных
тварей, от побочных обстоятельств и нередко также от пищи, от настроений и
причуд правителей и часто даже от пороков, дает основание для серьезных
возражений против мысли о вечной продолжительности существа, жизнь которого
началась при столь незначительных и столь целиком зависящих от нашей воли
обстоятельствах.