Что ужас как основорасположение размыкает названным образом, тому опять
непредвзятейшим свидетельством повседневное толкование присутствия и речь.
Расположение, было сказано выше, показывает, "как оно" человеку. В "ужасе"
ему "жутко". Здесь выражается ближайшим образом своеобычная неопределенность
того, при чем присутствие находит себя в ужасе: ничего и нигде. Жуть тут
подразумевает однако вместе с тем бытие-не-по-себе. При первом феноменальном
показе основоустройства присутствия и прояснении экзистенциального смысла
бытия-в, отличающегося от категориального значения "внутриположности",
бытие-в определялось как обитание при..., освоенность
с... Эта черта бытия-в была потом конкретнее продемонстрирована
через повседневную публичность людей, вносящих успокоенную самоуверенность,
некую само собой разумеющуюся "освоенность" в среднюю
повседневность присутствия. Ужас, напротив,
извлекает присутствие назад из его падающего растворения в "мире".
Повседневная свойскость подрывается. Присутствие уединено, причем однако в
качестве бытия-в-мире. Бытие-в входит в экзистенциальный "модус"
несвойскости. Ничего другого речь о "не-по-себе "
не подразумевает.
Теперь становится феноменально видно, от чего бежит падение как
бегство. Не от внутримирного сущего, но именно к
нему как сущему, при котором озабоченность, теряясь в людях, способна
держаться успокоенной свойскости. Падающее бегство в свойскость публичности
есть бегство от не-по-себе, т.е. от жути, лежащей в присутствии как
брошенном, себе самому в своем бытии вверенном бытии-в-мире. Эта жуть
постоянно настигает присутствие и грозит, пускай неявно, его обыденной
затерянности в людях. Эта угроза фактично может сочетаться с полной
уверенностью и беспроблемностью повседневного озабочения. Ужас может
проснуться в безобиднейших ситуациях. Не требуется даже и темноты, в которой
человеку обычно чаще делается жутко. В темноте подчеркнутым образом "ничего"
не видно, хотя как раз мир все еще и настойчивее есть в своем "вот ".
Если мы экзистенциально-онтологически интерпретируем жуть присутствия
как угрозу, задевающую само присутствие из него же самого, то этим не
утверждается, что в фактическом ужасе жуть всегда уже в этом смысле и
понята. Повседневный способ, каким ее не-по-себе понимается присутствием,
есть падающее отшатывание, "гасящее" ту несвойскость. Обыденность этого
бегства феноменально показывает однако: к сущностному устройству
присутствующего бытия-в-мире, в качестве экзистенциального никогда не
наличному, но существующему по себе всегда в модусе фактичного присутствия,
т.е. расположения, принадлежит как основорасположение ужас.
Успокоенно-освоившееся бытие-в-мире есть модус жути присутствия, не
наоборот. Не-по-себе* экзистенциально-онтологически следует
принимать за более исходный феномен.
И лишь поскольку ужас подспудно всегда уже определяет бытие-в-мире,
последнее как расположенно-озаботившееся бытие при "мире" способно
страшиться. Страх есть упавший в мир, несобственный и от себя самого как
таковой потаенный ужас.
Фактично ведь настроение жути и остается большей частью Экзистентно
непонятым. "Собственный" ужас кроме того при господстве падения и
публичности редок. Часто ужас обусловлен "физиологически". Этот факт есть в
его фактичности онтологическая проблема, не только в аспекте его онтической
причинности и формы протекания. Физиологическое возбуждение ужаса становится
возможно лишь поскольку присутствие ужасается в основании своего бытия [
Страх благочестивый (и страх) рабский. О восьмидесяти трех разнообразных
вопросах, вопр. 33: о страхе, вопр. 34: то же ли самое любить, что не иметь
страха, вопр. 35: что такое любить.].
Еще более редки чем экзистентный факт собственного ужаса попытки
интерпретировать этот феномен в его принципиальной
экзистенциально-онтологической конституции и функции. Основания для этого
лежат отчасти в пренебрежении экзистенциальной аналитикой присутствия
вообще, особенно же в игнорировании феномена расположения. Фактическая
редкость феномена ужаса не может однако лишить его пригодности исполнять для
экзистенциальной аналитики принципиальную методическую функцию. Напротив
редкость феномена есть показатель того, что присутствие, которое большей
частью из-за общедоступной истолкованности людей остается себе самому в его
собственности скрыто, в этом основорасположении становится в исходном смысле
способно к разомкнутости.
Правда, к сути всякого расположения принадлежит размыкать всякий раз
полное бытие-в-мире по всем его конститутивным моментам (мир, бытие-в,
самость).