Сущее,
чью сущность составляет экзистенция, сущностно противится возможному
схватыванию его как целого сущего. Герменевтическая ситуация до сих пор не
только не обеспечила себе "охват" целого сущего, но под вопросом даже,
достижим ли он вообще и не должна ли исходная онтологическая интерпретация
присутствия провалиться - на способе бытия самого тематического сущего.
Одно стало несомненно: до сих пор экзистенциальный анализ присутствия
не может подать заявку на исходность. В предвзятии стояло всегда лишь
несобственное бытие присутствия, да и то как нецелое. Чтобы интерпретация
бытия присутствия как фундамент для разработки онтологического основовопроса
стала исходной, она должна сперва уже экзистенциально вывести на свет бытие
присутствия в ею возможной собственности и целости.
Так встает задача ввести в предвзятие присутствие как целое. Но это
значит: вообще впервые развернуть все-таки вопрос об умении этого сущего
быть целым. В присутствии, пока оно есть, всегда недостает еще чего-то, чем
оно способно быть и будет.
К этой недостаче однако принадлежит сам "конец". Конец бытия-в-мире
смерть. Этот конец, принадлежа к способности быть, т.е. к экзистенции,
очерчивает и определяет любую возможную целость
присутствия. Но до-конца-бытие * присутствия в смерти и, тем
самым, целость этого сущего удастся лишь тогда феноменально адекватно
вовлечь в разбор возможного целого бытия, когда получено онтологически
удовлетворительное, т.е. экзистенциальное понятие смерти. А
присутствиеразмерно * смерть есть лишь в экзистентном бытии к
смерти *. Экзистенциальная структура этого бытия оказывается
онтологическим устройством умения присутствия быть целым. Целое
экзистирующее присутствие поддается поэтому вводу в экзистенциальное
предвзятие. Но умеет ли присутствие собственно целым и экзистировать? Как
вообще определить собственность экзистенции, если не во внимании к
собственно экзистированию? Откуда мы возьмем его критерий? Явно присутствие
само в своем бытии должно преподать возможность и способ его собственной
экзистенции, раз уж ее нельзя ни онтически ему навязать ни онтологически
изобрести. Свидетельство же собственного
умения быть дает совесть. Как смерть, так этот феномен присутствия
требует генуинной экзистенциальной интерпретации. Последняя ведет к узрению,
что собственная способность присутствия быть лежит в воле-иметь-совесть. Эта
экзистентная возможность опять же тяготеет по своему смыслу к экзистентной
обусловленности бытием к смерти.
С выявлением собственной способности присутствия быть целым
экзистенциальная аналитика удостоверяет устройство исходного бытия
присутствия, а собственная способность быть целым становится вместе с тем
видна как модус заботы. Этим обеспечивается тогда и феноменально
удовлетворительная почва для исходной интерпретации бытийного смысла
присутствия.
Исходная онтологическая основа экзистенциальности присутствия есть
однако временность. Лишь из нее членораздельная структурная целость бытия
присутствия как заботы делается экзистенциально понятна. На этом выявлении
интерпретация смысла бытия присутствия остановиться не может.
Экзистенциально-временной анализ этого сущего требует конкретной выверки.
Добытые до сих пор онтологические структуры присутствия надо ретроспективно
высветить на их временной смысл. Повседневность раскрывается как модус
временности. Через это возобновление подготовительного фундаментального
анализа присутствия становится вместе с тем прозрачнее
феномен временности. Из нее потом становится понятно, почему присутствие в
основе своего существа исторично и быть таким умеет и как историчное в
состоянии строить историографию.
Если временность образует исходный бытийный смысл присутствия, а для
этого сущего речь в его бытии идет о самом бытии, то забота должна требовать
"времени" и значит считаться с "временем". Временность присутствия создает
"счет времени". Ее опыт "времени" есть ближайший феноменальный аспект
временности. Из нее возникает повседневно-расхожая понятность времени. А она
развертывается в традиционную концепцию времени.
Прояснение истока "времени", "в котором" встречается внутримирное
сущее, времени как внутривременности, обнаруживает одну сущностную
возможность временения временности. Этим готовится понимание для еще более
исходного временения временности. В нем основана конститутивная для бытия
присутствия бытийная понятливость. Набросок смысла бытия вообще может
осуществиться в горизонте времени.