То же будет и в случае
Гуссерля. 'Частицы' определяют в итоге, в качестве чего конкретно служат
философские искусственные слова, 'частицы' делают все гибким и послушным
ходу мысли. Без них, без крайне развитой и широко разветвленной - в конечном
счете по-настоящему даже необозримой (как у Платона!) - сферы модальностей
дело со словом вообще не идет". И в приписке за день до смерти." "Мы
переводим ... никоим образом не' смысл текста, - ибо смысл непрестанно
меняется с нашим толкованием текста и т.о. с временем; но в еще меньшей мере
переводим мы и где-то (лишь) терминологическую систему текста - или
стилистически-интенциональное в тексте - но, через уверенность интуиции, мы
перенимаем что-то..." (Dilthey-Jahrbuch furPhilosophic
und Geschichte der Geisteswissenschaften. Hg. von Frithjof Rodi. Bd. 10.
GOttingen, 1996, 147-150).
Речь Хайдеггера самообъяснительна, в ней достаточно света для
прояснения себя самой и того о чем она. Не случайно он не хотел к своим
изданиям указателей и комментариев. Но, как всякая речь, эта тоже требует
вслушивания, тем более что она не продолжение привычного дискурса. На первых
страницах привыкающего чтения не нужно стремиться сразу к полному пониманию,
достаточно одной увлеченности, без которой дело все равно никуда не пойдет.
После приблизительного освоения, которого требует вообще любой язык, придет
догадка, что здесь не при словах имеется и подлежит отысканию значение, а
при мысли, которая сама по себе, свободная, всегда спрашивает и ищет
впотьмах, есть слово, только не так, что они терминологически обслуживают
мысль, а так, что их впервые выслушивают в полноте их звучания, когда они
как бы примериваются к миру. Дойти туда, куда нас тут ведут, без
собственного усилия, это все равно как мы воображали бы себя во Фрейбурге,
проследив путь по географической карте. Даже вредно читать Хайдеггера, не
заметив как можно скорее, что смысл, если уж он у него вообще есть, всегда
прост или, вернее, обязательно всегда очищающий, выправляющий нагромождения
сознания. Вывести из камер на простор - назначение его "конструкций" в
каждом абзаце и в каждой фразе, другим делом он не занят, в тесноте
умственных построений ему не интересно. Если что-то в этой книге не выводит
к прямому смыслу, прошу винить переводчика и пробовать понять трудное место
из параллельных разработок, подготовительных или развертывающих. Нам
предлагают не мысленные упражнения и эстетскую задумчивость, а выход в
бытие, которое "всегда мое", т.е. нашу главную работу.
Русское слово открывает исканию свои просторы. Но при встрече с
немецким оно, придерживая язык и давая высказаться другому, должно как в
школе учиться новым ходам, каких может потребовать подвижная мысль.
Утомляясь от своеволия, сделавшегося у нас привычным в отношении к
"зарубежной" философии, мы все больше убеждаемся в верности переводческих
правил Кирилла и Мефодия, Разумеется, для Muglich, например, вместо
возможный допустимо было бы иногда писать "посильный". Но тогда то, что
Хайдеггер берет за одно, распалось бы на два и на сцене появилась бы лишняя
"сила" с чуждыми немецкой мысли обертонами "духа" и "нрава". Пусть лучше
контекст заставит ожить значение, которое в русском возможный есть, но
онемело. Так же свое и собственное пусть расширятся в направлении родного,
исконного, подлинного, истинного, которое исторически было первым в этих
словах, когда настоящее узнавалось как свое, а не наоборот. Раньше
сущностная укорененность слышалась в этих словах яснее. Еще Владимиру Далю
юридическое, владельческое применение собственного было противно как
"нерусское"; собь для него "самая суть человека". Наша просьба понимать свое
и собственное в смысле, который словари русского языка теперь ставят на
последнее место, оправдана исторической важностью своего, самости, узнавания
себя, созерцания себя, причины самой себя, вещи в себе для тысячелетней
философской мысли, к которой принадлежит Хайдеггер.
Принадлежать чему можно случайно и временно, принадлежать к чему значит
входить в него по существу. Напрасно кому-то обороты как этот последний
покажутся необычными; в нашем языке незаметно существует много такого, над
чем не задумывались, но для чего же и нужна философия.
В отношении Dasein окончательный выбор определила фраза православного
священника на проповеди, "вы должны не словами только, но самим своим
присутствием нести истину". Применение присутствия у Мераба Мамардашвили уже
только подкрепило сделанный выбор. Принижение presence у Жака Деррида
связано с окрестностью этого слова во французском языке: казенное par la
presents (настоящим уведомляю.