Ее "голос", по опыту, никогда так радикально не отнесен к бытию
присутствия.

4. Интерпретация не учитывает основоформы феномена, "нечистую" и
"чистую", "укоряющую" и "предостерегающую" совесть.
Разбор пусть начнется с последним названного замечания Во всех
толкованиях совести "нечистая", ''недобрая" совесть имеет приоритет. Совесть
прежде всего "нечистая". Здесь дает о себе знать, что во всяком совестном
опыте сначала ощущается нечто вроде "виновен". Как в идее недоброй совести
однако понимается извещение о нечистоте? "Совестное переживание" всплывает
после совершенного поступка соотв. упущения. Голос следует за проступком и
отсылает назад к случившемуся событию, через которое присутствие отяготило
себя виной. Если совесть извещает о "бытии-виновным", то это может
происходить не как вызов к..., но как напоминающее указание на навлеченную
вину.
Но исключает ли "эмпирическое обстоятельство" позднего прихода голоса,
что зов по сути есть все-таки вызов? Что голос осмысливается как последующее
шевеление совести, еще не доказывает исходности понимания феномена совести.
А если фактичная провинность только повод для фактичного зова совести? Если
означенная интерпретация "нечистой" совести останавливается на полпути? Что
так оно и есть, проясняется из онтологического предвзятая, в которое феномен
вводится названной интерпретацией. Голос есть нечто, что
всплывает, имеет свое место в последовании наличных переживаний и следует за
переживанием поступка. Но ни зов, ни совершенный поступок, ни отяготившая
вина не происшествия с характером наличного в его протекании. Зов имеет
бытийный образ заботы. В нем присутствие "есть" вперед самого себя, а именно
так, что оно вместе с тем направляет себя назад к своей брошенности. Лишь
ближайшая установка на присутствие как последовательную взаимосвязь череды
переживаний делает возможным принять голос за нечто приходящее потом,
позднейшее и потому необходимо отсылающее назад. Голос зовет вправду назад,
но через совершенный поступок назад в брошенное бытие-виновным, которое
"раньше" любой провинности. Это отозвание опять же зовет вместе с тем вперед
к бытию-винокным как такому, каким надлежит овладеть в своей экзистенции,
так что собственное экзистентное бытие виновным как раз лишь "следует за"
зовом, не наоборот. Нечистая совесть по сути в столь малой мере лишь
укоряюще-ретроспективна, что наоборот проспективно отзывает назад в
брошенность. Порядок следования текущих переживаний не передает
феноменальную структуру экзистирования.
Если уж характеристика "нечистой" совести не достигает исходного
феномена, то тем более это верно о "чистой", брать ли ее как самостоятельную
форму совести или как по сути фундированную в "нечистой". "Чистая" совесть
якобы должна, как "нечистая" о "недобротности", извещать о "добротности"
присутствия. Легко видеть, что тем самым совесть, до того "истечение
божественной силы", теперь становится рабом фарисейства. Она призвана
заставить человека сказать о себе: "я добр"; кто способен такое сказать и
кто меньше хотел бы это себе подтвердить, чем как раз добрый? На этом
невозможном последствии идеи чистой совести опять же обнаруживается лишь,
что совесть зовет бытие-виновным.
Чтобы избежать названного последствия, "чистую" совесть
интерпретировали как привацию "нечистой" и определяли как "переживаемое
отсутствие нечистой совести". Тогда ее надо было бы соответственно считать
опытом невсплывания зова, т.е. испытыванием того, что я не имею в чем себя
упрекнуть. Но как это "отсутствие" "переживается) Предполагаемое
переживание тут вообще не опыт зова, но самоудостоверение, что некий
приписываемый присутствию поступок им не был совершен и оно поэтому
невиновно. Получение удостоверения в том, что его не
совершили, вообще не имеет характера совестного феномена. Наоборот: это
получение удостоверения способно означать скорее забвение совести, т.е.
выпадение из возможности стать способным к ее призыву. Названная
"достоверность" таит в себе успокаивающее подавление воли-иметь-совесть,
т.е. понимания самого своего, постоянного бытия-виновным. "Чистая" совесть
не есть ни самостоятельная, ни какая-либо фундированная форма совести, т.е.
вообще не совестный феномен.
Поскольку речь о "чистой" совести возникает из совестного опыта
повседневного присутствия, последнее лишь выдает этим, что даже говоря о
"нечистой" совести, феномена в основе оно не задевает. Ибо фактически идея
"нечистой" ориентируется на таковую "чистой" совести. Обыденное толкование
держится в измерении озаботившегося вычисления и баланса "вины" и
"невинности".