]
Насколько мало Декарт мог позволить чувственно являющемуся подавать
себя в своем особом способе бытия и тем более определять последний, станет
ясно из критического анализа проведенной им интерпретации ощущения твердости
и сопротивления (ср. 19).
Твердость осмысливается как сопротивление. Последнее однако столь же
мало как твердость понимается в феноменальном смысле, как нечто в нем самом
ощущаемое и в таком ощущении определимое. Сопротивление говорит для Декарта
то же что: не трогаться с места, т.е. не претерпевать изменения
местоположения. Сопротивление вещи значит тогда: оставаться на определенном
месте относительно другой меняющей свое место вещи, соотв. менять место с
такой скоростью, чтобы та другая могла эту "догнать". Этой интерпретацией
опыта твердости бытийный способ чувственного внимания и с ним возможность
постижения встречающего в таком внимании сущего погашен в своем бытии.
Декарт переводит бытийный способ внимания чего-либо в единственный ему
известный; внимание чего-либо становится определенным
друг-рядом-с-другом-наличествованием двух наличных res extensae, подвижное
соотношение обеих само существует в модусе extensio, первично
характеризующем наличность телесной вещи. Правда, возможная "полнота"
осязающего отношения требует исключительной "близости" осязаемого. Это
однако не значит что прикасание и скажем заявляющая в нем о себе твердость
состоят, взятые онтологически, в различной скорости двух телесных вещей.
Твердости и сопротивления вообще не оказывается, если нет сущего с бытийным
образом присутствия или по меньшей мере живого.
Так выявление возможных доступов к внутримирному сущему переходит для
Декарта под господство идеи бытия, которая сама считана с определенного
региона этого сущего.
Идея бытия как постоянного наличия не только мотивирует экстремальное
определение бытия внутримирно сущего и его идентификацию с миром вообще, она
вместе с тем мешает онтологически адекватно ввести в обзор постановки
присутствия. А этим полностью заграждается путь к тому, чтобы увидеть хотя
бы фундированный характер всякого чувственного и рассудочного внимания и
понять то и другое как возможность бытия-в-мире. Бытие "присутствия", к чьей
фундаментальной конституции принадлежит бытие-в-мире, Декарт схватывает
опять тем же способом, что и бытие res extensa, как субстанцию.
Но не подсовывается ли с этим критическим разбором Декарту и не
"доказывается" ли потом, что им не решена задача, лежавшая целиком и
полностью вне его горизонта? Как мог Декарт отождествлять определенное
внутримирное сущее и его бытие с миром, если феномен мира и с ним нечто
подобное внутримирности ему вообще неизвестны?
В поле принципиального размежевания это последнее не может держаться
лишь доксографически фиксируемых тезисов, но должно взять для ориентировки
суть дела и тенденцию проблематики, хотя бы последняя и не выходила за рамки
расхожей концепции. Что Декарт с res cogitans и res extensa не только хотел
поставить проблему "Я и мира", но претендовал на ее радикальное решение,
становится ясно из его "Размышлений" (ср. особенно I и VI). Что обходящаяся
без всякой позитивной критики онтологическая принципиальная ориентация на
традицию делала для него невозможным высвобождение онтологической
проблематики присутствия, неизбежно заслоняла ему взгляд на феномен мира и
сумела втиснуть онтологию "мира" в онтологию определенного внутримирного
сущего, были призваны выявить предшествующие разборы.
Но, возразят, пусть действительно проблема мира и бытия ближайше
встречного в окружающем мире сущего остается скрытой, Декарт все же заложил
основу для онтологической характеристики того внутримирного сущего, которым
фундировано в его бытии всякое другое сущее, материальной
природы,* На ней, фундаментальном слое, надстраиваются прочие
слои внутримирной действительности. В протяженной вещи как таковой исходно
основаны определенности, которые хотя кажут себя качествами, однако "в
основе" суть квантитативные модификации модусов самой ехtensio.
На этих, которые сами еще поддаются редукции, качествах стоят потом
специфические качества как красивое, некрасивое, подходящее, неподходящее,
годное, негодное; эти качества надо в первичной ориентации на вещность брать
как неквантифицируемые ценностные предикаты, через которые вещь, сначала
лишь материальная, штемпелюется в благо.