Это сущностное бытие-виновным есть равноисконно
экзистенциальное условие возможности для "морально" доброго и злого, т.е.
для морали вообще и ее фактично возможных видообразований. Через мораль
исходное бытие-виновным определить нельзя, потому что она его для себя самой
уже предполагает.
Какой же опыт говорит за это исходное бытие-виновным присутствия? Не
надо забывать однако контрвопрос: "присутствует" ли вина только когда
просыпается сознание вины и не заявляет ли о себе в том, что вина "спит",
как раз исходное бытие-виновным? Что оно ближайшим образом и большей частью
остается неразомкнутым, в падающем бытии присутствия держится замкнутым,
лишь обнажает названную ничтожность. Исходное всякого знания о нем
бытие-виновным. И лишь поскольку присутствие в основе своего существа
виновно и как брошенно падающее замыкается для себя самого, возможна
совесть, раз уж ее зов в принципе дает понять это бытие-виновным.
Зов есть зов заботы. Бытие-виновным
конституирует то бытие, которое мы именуем заботой. В
не-по-себе присутствие исходно совпадает с самим собой. Ужас ставит это
сущее перед его неприкрытой ничтожностью, принадлежащей к возможности его
самой своей способности быть. Поскольку для присутствия -- как заботы --
речь идет о его бытии, оно из не-по-себе вызывает себя как
фактично-падающего человека к своей способности быть. Призыв есть взывающее
отзывание в: в возможность самому экзистируя взять на себя брошенное сущее,
какое оно есть; от, от людей в брошенность, чтобы понять ее как ничтожное
основание, которое надлежит вобрать в экзистенцию. Взывающее отозвание дает
присутствию понять, что оно -- ничтожное основание своего ничтожного
наброска, стоящее в возможности своего бытия, - должно, т.е. повинно из
потерянности в людях извлечь себя назад к самому себе.
То, что присутствие дает таким образом себе понять, будет тогда
все-таки неким знанием о себе самом. И отвечающее такому зову слышание будет
принятием к сведению факта "виновен". Если же этому зову надлежит иметь даже
характер вызова, то не ведет ли такое толкование совести к полному искажению
функции совести? Взывание к бытию-виновным, не равносильно ли это вызову к
злобе?
Такой смысл зова не захочет взвалить на совесть даже самая
насильственная интерпретация. Но что тогда еще должен значить "вызов к
бытию-виновным"?
Смысл зова проясняется, когда понимание, вместо подсовывания
производного понятия вины в смысле провинности, "возникшей" из-за некоего
действия или бездействия, держится экзистенциального смысла бытня-виновным.
Требовать этого не прихоть, если зов совести, идя от самого присутствия,
направлен единственно на это сущее. Тогда вызов к бытию-виновным означает
воззвание к способности быть, какою я всегда уже как присутствие бываю. Это
сущее не обязательно впервые через промахи или упущения нагружает себя
"виной", ему надо лишь "виновным" -- в качестве какого оно есть --
собственно быть.
Правильное слышание призыва равносильно тогда пониманию в самой своей
способности быть, т.е. бросанию себя на самую свою собственную
способность-стать-виновным. Понимающее
допущение-вызвать-себя к этой возможности заключает в себе высвобождение
присутствия для зова: готовность к способности-быть-призванным. Присутствие,
понимая зов, послушно самой своей возможности
экзистировать. Оно выбрало само себя.
С этим выбором присутствие делает для себя возможным свое
собственнейшее бытие-виновным, остающееся закрытым для человеко-самости.
Понятливость людей знает лишь соответствие и несоответствие действующему
правилу и публичной норме. Люди вычисляют нарушения и ищут компенсации. От
самого своего бытия-виновным они ускользнули, чтобы тем громче обсуждать
ошибки. Но в призыве самость людей призвана к самому своему виновному-бытию
самости. Понимание зова есть выбор -- не совести, которая как таковая не
может быть выбрана. Избирается имение-совести как свобода для наиболее
своего бытия-виновным. Понимать призыв значит: хотеть-иметь-совесть.
Этим подразумевается не: воля иметь "чистую совесть", равно и не
намеренное культивирование "зова", но единственно готовность стать
призванным. Воля-иметь-совесть так же далеко отстоит от розыска фактичных
провинностей, как от тенденции к освобождению от вины в смысле сущностного
"виновен".
Воля-иметь-совесть есть наоборот исходнейшая экзистентная предпосылка
для возможности стать фактично виновным.