Растворение в людях и при озаботившем "мире" обнажает нечто подобное бегству
присутствия от самого себя как умения быть собственно собой. Этот феномен
бегства присутствия от самого себя и своей собственности кажется однако
все-таки наименее приспособлен служить феноменальной почвой для последующего
разыскания. В этом бегстве присутствие ведь как раз не ставит себя перед
самим собой. Отшатывание ведет по самому своему ходу падения прочь от
присутствия. Но при подобных феноменах разыскание должно остерегаться
смешения онтически-экзистентной характеристики с
онтологически-экзистенциальной интерпретацией, соотв. упущения заложенных в
первой позитивных феноменальных оснований для второй.
Экзистентно собственность самобытия правда замкнута и оттеснена в
падении, но эта замкнутость есть лишь привация разомкнутости, феноменально
обнажающейся в том, что бегство присутствия есть бегство от него самого. В
от-чего бегства присутствие идет прямо "за" собой. Лишь поскольку оно
онтологически по существу через ему принадлежащую разомкнутость вообще
поставлено перед самим собой, оно может бежать от себя.
В этом падающем отшатывании от-чего бегства разумеется не осмыслено, да
даже и не испытано в обращении к нему. Но конечно в отшатывании от него оно
есть разомкнуто "вот". Экзистентно-онтическое отшатывание на основании
своего характера разомкнутости дает феноменально возможность
экзистенциально-онтологически схватить это от-чего бегства как таковое.
Внутри онтического "прочь от", лежащего в отшатывании, это от-чего бегства
может быть в феноменологически интерпретирующем "расшатывании" понято и
доведено до осмысления.
Поэтому ориентация анализа на феномен падения не обречена в принципе на
бесперспективность, если пытается онтологически разведать что-то о
размыкаемом в нем присутствии. Напротив - интерпретация именно тут всего
менее подвержена искусственному самоосмыслению присутствия. Она выполняет
только экспликацию того, что онтически разомкнуто самим присутствием.
Возможность в интерпретирующем сопутствии и следовании внутри расположенного
понимания пробиться к бытию присутствия тем более возрастает, - чем исходное
феномен, методически служащий в качестве размыкающего расположения. Что ужас
подобное предоставляет, есть пока некая заявка.
Для анализа ужаса мы не совсем неподготовлены. Правда, остается еще
темным, как он онтологически взаимосвязан со страхом. Феноменальное родство
явно существует. Признаком тому факт, что оба феномена большей частью
остаются не разделены и ужасом обозначают то, что оказывается страхом, а
страхом именуют то, что имеет характер ужаса. Мы попытаемся шаг за шагом
пробраться к феномену ужаса.
Падение присутствия в люди и озаботивший "мир" мы назвали "бегством" от
самого себя. Но не всякое уклонение от..., не всякое отшатывание от...
обязательно бегство. Фундированное в страхе уклонение от того, что размыкает
страх, от угрожающего, имеет характер бегства. Интерпретация страха как
расположения показала:
от-чего страха есть всегда внутримирное, из определенной области,
близящееся в близи, вредоносное сущее, способное миновать. В падении
присутствие отшатывается от самого себя. От-чего этого уклонения должно
вообще-то иметь характер угрозы; но тут оно сущее одного бытийного рода с
уклоняющимся сущим, само присутствие. От-чего этого уклонения не может
ощущаться как "страшное", поскольку такое встречает всегда как внутримирное
сущее. Угроза, единственно могущая быть "страшной" и
открываемая в страхе, приходит всегда от внутримирного сущего.
Отшатывание падения не есть поэтому тоже бегство, фундированное страхом
перед внутримирным сущим. Характер так обоснованного бегства тем менее
подходит этому отшатыванию, что оно именно повертывается к внутримирному
сущему как растворение в нем. Отшатывание падения основано скорее в ужасе,
который со своей стороны впервые делает возможным страх.
Для понятности речи о падающем бегстве присутствия от себя самого надо
восстановить в памяти бытие-в-мире как основоустройство этого сущего.
От-чего ужаса есть бытие-в-мире как таковое. Каково феноменальное отличие
между тем, от чего ужасается ужас, и тем, от чего страшится страх? От-чего
ужаса не есть внутримирное сущее. Поэтому с ним по его
сути невозможно никакое имение-дела. Угроза не имеет характера некой
определенной вредоносности, задевающей угрожаемое в определенном аспекте
какой-то особенной фактичной возможности быть. От-чего ужаса совершенно
неопределенно. Эта неопределенность не только оставляет фактично нерешенным,
какое внутримирное сущее угрожает, но говорит, что вообще внутримирное сущее
тут не "релевантно".