Но тогда проблема онтологического
определения самости присутствия заостряется до вопроса об экзистенциальной
"взаимосвязи" между заботой и самостностью.
Прояснение экзистенциальности самости "естественно" отправляется от
повседневного самотолкования присутствия, высказывающегося о "себе самом" в
Я-говорении. Озвучание при этом не обязательно. В "Я" это сущее имеет в виду
само себя *. Содержание этого выражения считается совершенно
простым. Оно подразумевает всякий раз только меня и ничего больше. Как это
простое, "Я" не есть и определение других вещей, само не предикат, но
абсолютный "субъект". Высказываемое и задействуемое в Я-говорении
угадывается всегда как то же самое, устойчивое. Черты "простоты",
"субстанциальности" и "личности", которые Кант к примеру положил в основу
своего учения "О паралогизмах чистого разума", происходят из аутентичного
дофеноменологического опыта. Остается вопрос, можно ли такого рода
онтический опыт интерпретировать онтологически с помощью названных
"категорий".
Правда, в строгом соответствии с данным в Я-говорении феноменальным
составом Кант показывает, что выведенные из названных черт онтические тезисы
о душевной субстанции неправомерны. Но этим отклоняется лишь онтическое
псевдообъяснение Я.* Онтологическая интерпретация самостности тут
никоим образом не получена, ни хотя бы обеспечена и позитивно подготовлена.
Хотя Кант пытается и строже своих предшественников
установить феноменальное содержание Я-говорения, он все же снова
соскальзывает назад в ту самую неуместную онтологию субстанциального,
онтические основания, которой он за Я теоретически отрицает. Это следует
показать точнее, чтобы уловить так онтологический смысл постановки анализа
самости на Я-говорении. Кантовский анализ "Я мыслю" должен быть теперь
привлечен для иллюстрации лишь настолько, насколько это требуется для
прояснения названной проблематики.
"Я" есть голое сознание, которое сопровождает все понятия. В нем "не
представляется ничего больше чем трансцендентальный субъект мысли".
"Сознание (есть) по себе не столько представление..., но форма такового
вообще". "Я мыслю" есть "форма апперцепции, которая прилагается ко всякому
опыту и ему предшествует".
Кант оправданно улавливает феноменальное содержание "Я" в выражении "Я
мыслю" или, если учитывается также вовлечение "практической личности" в
"интеллигенцию", как "Я поступаю". Я-говорение надо в смысле Канта брать как
Я-мыслю-говорение. Кант пытается фиксировать феноменальное содержание Я как
res cogitans. Если притом он именует такое Я "логическим субъектом", то это
не значит что Я вообще есть просто логическим путем добытое понятие. Я есть
скорее субъект логического соотнесения, связывания. "Я мыслю" значит: я
связываю. Всякое связывание есть "Я связываю". Во всяком собирании и
сопряжении Я всегда уже лежит основой -- uTioKGi^ievov. Потому субъект есть
"сознание по себе" и никак не представление,* скорее "форма"
такового. Иначе сказать: Я мыслю есть не нечто представленное, но формальная
структура представления как такового, через которую только и становится
возможно нечто такое как представленное. Форма представления подразумевает
не какие-то рамки, не обобщенное понятие, но то, что как
-•- ц делает всякое представленное и представление
тем, что оно есть. Я, понятое как форма представления, означает то же что:
оно есть "логический субъект".
Позитивное в кантовском анализе имеет два аспекта: во-первых Кант видит
невозможность онтического сведения Я к субстанции, с
другой стороны он удерживает Я как "я мыслю". Тем не менее он берет это Я,
опять же, как субъект и, тем самым, в онтологически неадекватном смысле. Ибо
онтологическое понятие субъекта характеризует не самостность Я как самости,
но тожественность и постоянство чего-то всегда уже наличного. Определять Я
онтологически как субъект значит вводить его как всегда уже наличное. Бытие
Я понимается как реальность* res cogitans.
Но в чем дело, что свою чисто феноменальную опору на "Я мыслю" Кант
развернуть не может и должен откатиться к "субъекту", т.е. к
субстанциальному? Я есть не просто "Я мыслю", но "Я мыслю нечто". Только
разве сам Кант не подчеркивает снова и снова, что Я остается отнесено к
своим представлениям и без них ничто?
Эти представления однако суть для него "эмпирия", которую Я
"сопровождает", явления, к которым оно "приложено". Кант, опять же, нигде не
показывает способ бытия этого "приложения" и "сопровождения". В принципе же,
они понимаются как постоянное соналичествование Я с его представлениями.