.. Из общей манеры Ранке объясняется и ограничение
исторического материала политикой. Только в ней -- драматизм" (с.60).
"Модификации, принесенные течением времени, видятся мне несущественными, и
тут я хотел бы ценить пожалуй иначе. К примеру так называемую историческую
школу я принимаю просто за побочное течение внутри русла той же реки и
представляющее только один член старого сквозного противоположения. В
названии есть что-то обманное. Та школа была никакой не исторической [курс.
авт.], но антикварной, эстетически конструирующей, тогда как большое
доминирующее движение держалось механической конструкции. Поэтому что она
методически привнесла, к методу рациональности лишь общее чутье" (с. 68
ел.).
"Настоящий филологус, имеющий понятие об истории как о сундуке
антиквариата. Где никакой осязаемости -- куда ведет только живая психическая
транспозиция, туда господам хода нет. Они в глубине души именно
естествоиспытатели и становятся еще более скептиками, раз отсутствует
эксперимент. От всех этих финтифлюшек, как часто к примеру Платон бывал в
Великой Греции или Сиракузах, надо держаться вовсе вдали. Никакой
жизненности с этим не связано. Такая внешняя манера, которую я тут
критически рассмотрел, приходит в итоге к большому вопросительному знаку и
опозорена на великих реальностях Гомера. Платона, Нового Завета. Все
действительно реальное становится схемой, если взято как вещь в себе, если
не пережито" (с. 61). 'Ученые' стоят перед силами времени как тончайше
образованное французское общество перед тогдашним революционным движением.
Здесь как и там формализм, культ формы. Последнее слово всей премудрости
определение соотношений. Это направление мысли имеет
естественно свою -- как я полагаю, еще не написанную --
историю. Беспочвенность мысли и веры в такую мысль -- на взгляд теории
познания: метафизическое поведение -- есть исторический продукт" (с. 39).
"Колебания волн, вызванные эксцентрическим принципом, создавшим более
четырехсот лет назад некое новое время, мне кажется, до крайности расплылись
и измельчали. Познание прогрессировало до снятия его же самого, человек
настолько оторвался от самого себя, что себя уже не замечает. 'Человек
модерна', т.е. человек после Ренессанса, готов для захоронения" (с.83). В
противоположность этому: "Всякая истинно живая, а не только жизнью мерцающая
историография есть критика" (с. 19). "Но знание истории есть в своей лучшей
части знание потаенных источников" (с. 109). "С историей обстоит так, что
все ставящее спектакль и бросающееся в глаза не главное дело. Нервы
невидимы, подобно тому как существенное вообще невидимо. И как написано:
'Если бы вы были тихи, то были бы сильны', так верен и вариант: если вы
утихнете, то начнете внимать, т.е. понимать" (с.26). "И тогда я наслаждаюсь
тихим разговором с собой и общением с духом истории. Он Фаусту в его келье
не являлся и маэстро Гете тоже нет. От него они не отшатнулись бы в испуге,
сколь бы важным и захватывающим ни было его явление. Оно все-таки братски
дружественно и родственно, в другом, более глубоком смысле чем обитатели
леса и поля. Усилие тут имеет сходство с борьбой Иакова, для самого
боряшегося верное приобретение. А к этому все в первую голову сходится" (с.
133).
Ясное прозрение в основочерту истории как "виртуальности" Йорк получает
от познания бытийного характера самого человеческого присутствия, т.е.
именно не научно-теоретически на объекте историографического рассмотрения:
"Что совокупная психофизическая данность не есть [бытие = наличное бытие
природы. прим. авт.] но живет, есть точка зарождения историчности. И
самоосмысление, которое направлено не на абстрактное Я, но на полноту моей
самости, обнаружит меня исторически определенным, как физика познает меня
космически определенным. Точно так же как природа я есмь история..." (с.
71). И Йорк, явственно видевший неаутентичность всех "соотносительных
определений" и "беспочвенного" релятивизма, не медлит с извлечением
последнего вывода из прозрения в историчность присутствия. 'С другой же
стороны при внутренней историчности самосознания
обособленная от историографии систематика методологически неадекватна. Как
физиология не может абстрагироваться от физики так философия - именно когда
она критическая - от историчности... Поведение самости и историчность
подобны дыханию и напору воздуха -- и -- пусть это звучит в какой-то мере
парадоксально -- неисторизация философствования кажется мне в методическом
отношении метафизическим остатком" (с.69). ''Поскольку философствовать есть
жить, поэтому - не пугайтесь - существует по моему мнению философия истории
- кто бы смог ее написать! - Конечно не так, как ее до сих пор воспринимали
и пытались осуществить против чего Вы неопровержимо высказались.