Даже если
их имеется и еще больше налицо, присутствие может быть одиноким. Событие и
фактичность друг-с-другом-бытия основываются поэтому не
на появлении нескольких "субъектов" вместе. Одиночество "среди" многих
значит однако в отношении бытия многих опять же не что они при этом лишь
наличны. И в бытии "среди них" они тоже соприсутствуют: их соприсутствие
встречает в модусе безразличия и чужести. Одиночество и "разлука" суть
модусы соприсутствия и возможны лишь поскольку присутствие как событие дает
встретиться в своем мире присутствию других. Событие есть определенность
всегда своего присутствия; соприсутствие характеризует присутствие других,
насколько оно высвобождено для события его миром. Свое присутствие,
насколько оно имеет сущностную структуру события, есть лишь как встречное
для других соприсутствие.
Если соприсутствие оказывается экзистенциально конститутивным для
бытия-в-мире, то оно должно, равно как усматривающее обращение с внутримирно
подручным, предвосхищающе характеризованное нами как озабочение,
интерпретироваться из феномена заботы, в качестве каковой определяется бытие
присутствия вообще (ср. гл. 6 этого разд.). Бытийный характер озабочения не
может быть "свойствен событие, хотя этот последний способ бытия подобно
озабочению есть бытие к внутримирно встречному сущему. Сущее, к которому
относится присутствие как событие, не имеет однако бытийного рода подручного
средства, оно само присутствие. Этим сущим не озабочиваются, но
заботятся о нем.
И "озабочение" питанием и одеждой, уход за больным телом тоже
заботливость. Но это выражение мы соответственно применению озабочения
понимаем как термин для экзистенциала. "Заботливость" как напр. фактичное
социальное установление основана в бытийном устройстве бытия присутствия как
события. Ее фактичная неотложность мотивирована тем, что присутствие обычно
и чаще всего держится в дефективных модусах заботливости. Быть друг за-,
против-, без друга, проходить мимо друг друга, не иметь дела друг до друга
суть возможные способы заботливости И именно названные последними модусы
дефективности и индифферентности характеризуют повседневное и усредненное
бытие друг с другом. Эти модусы бытия являют опять же черту незаметности и
самопонятности, свойственную обыденному внутримирному соприсутствию других
так же, как подручности каждодневно озабочивающих средств. Эти
индифферентные модусы бытия друг с другом легко сбивают онтологическую
интерпретацию на то, чтобы толковать это бытие ближайше как чистое наличие
многих субъектов. Тут перед нами казалось бы лишь малозначащие разновидности
того же образа бытия, и все же онтологически между
"безразличным" совместным слушанием произвольных вещей и
неимением дела друг до друга у сосуществующих друг с другом есть сущностная
разница.
Заботливость имеет в плане ее позитивных
модусов две крайние возможности. Она может с другого "заботу" как бы снять и
поставить себя в озабочении на его место, его заменить. Эта заботливость
берет то, чем надо озаботиться, на себя вместо другого. Он при этом выброшен
со своего места, отступает, чтобы потом принять то, чем озаботились, готовым
в свое распоряжение или совсем снять с себя его груз. При такой заботливости
другой может стать зависимым и подвластным, пусть та власть будет молчаливой
и останется для подвластного утаена. Эта заменяющая, снимающая "заботу"
заботливость определяет в широком объеме бытие-друг-с-другом и она касается
большей частью озабочения подручным.
Ей противостоит возможность такой заботливости, которая не столько
заступает на место другого, сколько заступничает за него в его
экзистенциальном умении быть, чтобы не снять с него "заботу", но собственно
как таковую ее вернуть. Эта заботливость, сущностно касающаяся собственной
заботы - т.е. экзистенции другого, а не чего, его озаботившего, помогает
другому стать в своей заботе зорким и для нее свободным.
Заботливость выступает бытийным устроением присутствия, сопряженным в
ее разных возможностях с его бытием к озаботившему миру, равно как с его
собственным бытием к самому себе. Бытие с другими ближайшим образом и
нередко исключительно основано на том, чем в таком бытии озаботились сообща.
Бытие с другими, возникающее оттого, что люди заняты одним и тем же, не
только держится чаще во внешних границах, но входит в модус отстраненности и
сдержанности. Бытие-друг-с-другом тех, кто приставлен к тому же делу,
питается часто только недоверием. Наоборот, общее выступание за одно и то же
дело обусловлено всегда своей захваченностью присутствия.