Самость, которая как
таковая должна положить основание самой себя, не способна никогда им
овладеть и все же экзистируя имеет взять на себя бытие-основанием. Быть
своим брошенным основанием есть способность быть, о которой идет дело для
заботы.
Будучи-основанием, т.е. экзистируя как брошенное, присутствие постоянно
остается позади своих возможностей. Оно никогда не экзистентно до своего
основания, но всегда только из него и в качестве его. Быть основанием значит
поэтому никогда в принципе не владеть самым своим бытием. Это нет
принадлежит к экзистенциальному смыслу брошенности. Будучи-основанием, оно
само есть ничтожность самого себя. Ничтожность никоим образом не означает
неналичия, несостояния, но подразумевает такое нет, которое конституирует
это бытие присутствия, его брошенность, Нет-характер этого нет
экзистенциально определяется: будучи собой, присутствие есть брошенное
сущее как самость. Не через него самого, но на нем самом
пущенное из основания, чтобы таковым быть. Присутствие не потому само
основание своего бытия, что основание возникает впервые из его проекта, но
как бытие-самости оно есть бытие основания. Последнее есть всегда лишь
основание сущего, чье бытие имеет принять на себя бытие-основанием.
Присутствие есть свое основание экзистируя, т.е. так, что оно понимает
себя из возможностей и, таким образом себя понимая, есть брошенное сущее.
Здесь однако лежит: способное-быть, оно всегда стоит в той или другой
возможности, постоянно оно не есть другая и от нее в экзистентном наброске
отреклось. Набросок не только как всегда брошенный определяется через
ничтожность бытия-основанием, но как набросок сам сущностно
ничтожен. Это определение подразумевает опять же
никак не онтическое свойство "неудачного" или "недостойного", но
экзистенциальный конститутив бытийной структуры набрасывания.
Подразумеваемая тут ничтожность принадлежит к бытию-свободным присутствия
для своих экзистентных возможностей. Свобода однако есть лишь в выборе
одной, значит в перенесении не-имения-выбранными других и
неспособности-выбрать-также-и другие.
В структуре брошенности равно как и наброска по сути заложена
ничтожность. И она есть основание для возможности ничтожности собственного
присутствия в падении, каким оно всегда уже фактично бывает. Забота сама в
своем существе вся и насквозь пронизана ничтожностью. Забота - бытие
присутствия - означает поэтому как брошенный набросок: (ничтожное)
бытие-основанием ничтожности. И этим сказано: присутствие как таковое
виновно, коль скоро формальное экзистенциальное
определение вины как бытия-основанием ничтожности право.
Экзистенциальная ничтожность никоим образом не имеет характера
привации, изъяна в сравнении с выставленным идеалом, не достигаемым в
присутствии, но бытие этого сущего до всего что оно способно набросать и
большей частью достигает, как набросок уже ничтожно. Эта ничтожность потому
и не проступает в присутствии по обстоятельствам, лепясь к нему как темное
качество, которое, достаточно преуспев, можно было бы устранить.
Вместе с тем онтологический смысл нетости этой экзистенциальной
ничтожности остается еще туманным. Однако это верно также об онтологическом
существе нет вообще. Правда, онтология и логика многое вверили этому нет и
через то локально выявили его возможности, не развернув само его
онтологически. Онтология обнаружила это нет и сделала из него
употребление. Так ли уж однако само собой разумеется, что
всякое нет означает негатив в смысле изъяна? Исчерпана ли его позитивность
тем, что оно конституирует "переход"? Почему всякая диалектика делает своим
прибежищем негацию, не умея сама ничего подобного диалектически обосновать,
да и просто хотя бы фиксировать как проблему? Делали вообще когда проблемой
онтологическое происхождение нетости или искали прежде хотя бы условия, на
основе которых проблема нет и его нетости и их возможности дает себя
поставить? А где их еще найти, как не в тематическом прояснении смысла бытия
вообще?
Уже для онтологической интерпретации феномена вины понятий привации и
изъяна, тем более малопрозрачных, не хватает, хотя схваченные достаточно
формально они допускают далеко идущее применение. Всего менее к
экзистенциальному феномену вины даст приблизиться ориентация на идею злого,
malum как privatio boni. Да впрочем это Ьопит и эта privatio имеют такое же
онтологическое происхождение из онтологии наличного, какое отводится также
"извлекаемой" отсюда идее "ценности".
Сущее, чье бытие забота, не только способно отяготить себя фактичной
виной, но есть в основании своего бытия
виновно, каковая виновность только и создает
онтологическое условие того, что присутствие фактично экзистируя, способно
виновным стать.