А тем самым
как раз потерянность в нерешимости экзистентно подорвана. Принадлежащее к
решимости принятие-за-истину по своему смыслу имеет тенденцию к тому, чтобы
держать себя свободным постоянно, т.е. на целую способность присутствия
быть. Эта постоянная уверенность гарантирована решимости только тем, что она
относит себя к возможности, в которой может быть прямо уверена. В своей
смерти присутствию предстоит себя просто "изъять". В этом постоянно
уверенная, т.е. заступающая в смерть, решимость достигает своей собственной
и цельной достоверности.
Присутствие однако равноисходно существует в неистине. Заступающая
решимость дает ему вместе с тем и исходную достоверность его замкнутости.
Заступающе решившееся присутствие держит себя открытым для постоянной, из
основы своего бытия возможной потерянности в нерешимости людей.
Нерешительность как постоянная возможность присутствия тоже достоверна. Сама
себе прозрачная решимость понимает, что неопределенность бытийной
способности определяется всегда лишь в решимости на конкретную ситуацию. Она
знает о неопределенности, пронизывающей сущее, которое экзистирует. Но это
знание, если оно хочет отвечать собственной решимости, само должно возникать
из собственного размыкания. Неопределенность своей, пусть в решении всегда
удостоверенной, способности быть, обнаруживается цельно впервые лишь в бытии
к смерти. Заступание ставит присутствие перед возможностью, которая
постоянно достоверна и все же в любой момент остается неопределенна в том,
когда возможность станет невозможностью. Она делает очевидным, что это сущее
брошено в неопределенность своей "граничной ситуации", решившись на которую
присутствие достигает своей собственной способности быть целым.
Неопределенность смерти исходно разомкнута в ужасе. Этот исходный ужас опять
же решимость расположена вверить себе. Он снимает всякое покрывало с
оставленности присутствия самому себе. Ничто, перед которым ставит ужас,
обнажает ничтожность, определяющую присутствие в его
основе, которая сама есть брошенность в смерть.
Анализ обнажил по порядку все возникающие из собственного бытия к
смерти как наиболее своей, безотносительной, необходимой, заведомой и все же
неопределенной возможности моменты модализации, к каким решимость сама от
себя имеет тенденцию. Она есть собственно и цельно то, чем способна быть,
лишь как заступающая решимость.
Но и обратно, лишь интерпретация "взаимосвязи" между решимостью и
заступанием достигла полной экзистенциальной понятности самого заступания.
До сих пор оно могло считаться только онтологическим наброском. Теперь
оказалось: заступание не надуманная и навязанная присутствию возможность, но
модус засвидетельствованной в присутствии экзистентной способности быть,
который оно берет на себя, коль скоро собственно понимает себя как
решительное. Заступание "есть" не как свободнопарящее поступание, но в нем
надо видеть потаенную в экзистентно засвидетельствованной решимости и потому
тоже засвидетельствованную возможность ее собственности. Собственное
"думание о смерти" есть ставшая себе "экзистентно прозрачной
воля-иметь-совесть.
Если решимость как собственная, имеет тенденцию к модусу, очерченному
заступанием, а заступание составляет собственную способность присутствия
быть целым, то в экзистентно засвидетельствованной решимости
засвидетельствована и способность присутствия быть целым. Вопрос о
способности быть целым фактично-экзистентный. Присутствие отвечает на него
как решившееся. Вопрос о способности присутствия быть целым вполне теперь
сбросил с себя первоначально показавшийся
характер, будто он только теоретический, методический вопрос аналитики
присутствия, возникший из хлопот о полномерной "данности" целого
присутствия. Вначале разобранный лишь онтолого-методически вопрос о целости
присутствия был оправдан, но лишь поскольку его основание восходит к
онтической возможности присутствия.
Прояснение "взаимосвязи" между заступанием и решимостью в смысле
возможной модализации этой через то стало феноменальным выявлением
собственной способности присутствия быть целым. Если с этим феноменом угадан
способ присутствия быть, в каком оно выводит себя к себе и перед самим
собой, то обыденному, понятливому толкованию присутствия людьми и это должно
оказаться онтически и онтологически непонятным. Было бы
недомыслием отставлять эту экзистентную возможность как
"недоказанную" или еще хотеть "доказать" ее теоретически. И все же феномен
требует защиты от грубейших искажений.
Заступающая решимость не лазейка, изобретенная чтобы "преодолеть"
смерть, но следующее совестному зову понимание, высвобождающее смерти
возможность совладать с экзистенцией присутствия и развеять в его основе
всякое беглое самосокрытие.