Формирование такого "возвышенного" равнодушия отчуждает присутствие от его
наиболее своей, безотносительной бытийной способности.
Искушение, успокоенность и отчуждение характеризуют однако бытийный
способ падения. Обыденное бытие к смерти есть как падающее постоянное
бегство от нее. Бытие к концу имеет модус перетолковывающего, несобственно
понимающего и прячущего уклонения от него. Что присутствие, всегда свое,
фактично всегда уже умирает, т.е. существует в бытии к своему концу, этот
факт оно утаивает себе тем, что переделывает смерть в обыденно происходящий
смертный случай у других, в любом случае лишь яснее удостоверяющий нам, что
"сам ты" еще ведь "жив". Падающим бегством от смерти повседневность
присутствия свидетельствует однако, что сами люди тоже всегда уже определены
как бытие к смерти, даже когда не движутся отчетливо в "мыслях о смерти".
Для присутствия в его средней повседневности дело тоже
постоянно идет об этой, самой своей, безотносительной и не-обходимой
способности быть, пусть лишь в модусе обеспечения бестревожного равнодушия
перед крайней возможностью его экзистенции.
Установление повседневного бытия к смерти дает вместе с тем ориентиры
для попытки заручиться, через более подробную интерпретацию падающего бытия
к смерти как уклонения от нее, полным экзистенциальным понятием бытия к
концу. На от-чего бегства, сделанном феноменально достаточно видимым, должен
удаться феноменологический набросок того, как уклоняющееся присутствие само
понимает свою смерть.
52. Повседневное бытие к
концу и полное экзистенциальное понятие смерти
Бытие к концу было в экзистенциальной прорисовке определено как
наиболее своя, безотносительная и не-обходимая бытийная способность.
Экзистирующее бытие к этой возможности ставит себя перед прямой
невозможностью экзистенции. За этой казалось бы пустой характеристикой бытия
к смерти приоткрылась далее конкретность этого бытия в модусе
повседневности. В меру существенной для этой последней тенденции падения
бытие к смерти показало себя прячущим уклонением от нее. Если прежде
разыскание от формальной разметки онтологической структуры смерти выходило
на конкретный анализ повседневного бытия к концу, то теперь в обратном
порядке через дополняющую интерпретацию повседневного бытия к концу надлежит
получить полное экзистенциальное понятие смерти.
Экспликация повседневного бытия к смерти держалась толков людей:
человек все-таки смертен, но пока еще он не умирает. До сих пор было
интерпретировано только это "человек смертен" как таковое. Во "все-таки, но
пока еще нет" повседневность признает что-то вроде достоверности смерти.
Никто не сомневается в том, что человек смертен. Но это "несомнение" не
обязательно должно хранить в себе уже и всю удостоверенность, отвечающую
тому, в качестве чего смерть в смысле охарактеризованной отличительной
возможности вдвинута в присутствие. Обыденность остается пребывать при
этом двусмысленном признании "достоверности" смерти -- чтобы
ее, еще больше скрывая умирание, ослабить и брошенность в смерть себе
облегчить.
Прячущее уклонение от смерти собственно не может по своему смыслу быть
"уверено" в смерти и все же оно уверено. Как обстоит дело вокруг
"достоверности смерти"?
Быть-уверенным в сущем значит: принимать его
как истинное за истину. Но истинность означает открытость сущего. А
открытость основана онтологически в исходнейшей истинности, разомкнутости
присутствия (1, 2).
Присутствие как разомкнуто-размыкающее и открывающее сущее по сути имеет
свое бытие "в истине". Но достоверность основана в истине или равноисходно
принадлежит к ней. Выражение "достоверность" имеет подобно термину "истина"
двоякое значение. Исходно истинность означает то же что размыкание как
поведение присутствия. Ее производное отсюда значение имеет в виду
раскрытость сущего. Соответственно достоверность
означает исходно то же что бытие-уверенным как вид бытия присутствия. В
производном же значении и сущее, в котором присутствие может быть уверено,
называется "достоверным".
Один из модусов достоверности убежденность. В ней присутствие позволяет
себе определять свое понимающее бытие к вещи единственно через победу ее
открытости (истины). Принятия-за-истину как держания-себя-в-истине
достаточно, когда оно основано в самом открытом сущем и в качестве бытия к
так открытому сущему стало в плане своей соразмерности ему прозрачно для
себя. Ничего подобного нет в произвольном измышлении о сущем, соотв. в голом
"воззрении" на него.
Достаточность принятия-за-истину соразмеряется с заявкой на истинность,
к которой оно принадлежит.