Сущее с отодвиганием во все более далекое прошлое не становится
"историчнее", так чтобы древнейшее оказывалось всего собственнее историчным.
Однако "временное" отстояние от теперь и сегодня опять же не поэтому лишено
первично конститутивного значения для историчности
собственно исторического сущего, что последнее существует не "во времени" и
вневременно, а потому что оно экзистирует так исходно временно, как ничто
наличное "во времени", уходящее соотв. приходящее, по своей онтологической
сути никогда не может.
Побочные соображения, скажет кто-то. Что в принципе человеческое
присутствие есть первичный "субъект" истории, никто не отрицает, и
приведенная расхожая концепция истории говорит это достаточно ясно. Но
тезис: "присутствие исторично" не просто подразумевает онтический факт, что
человек есть более или менее важный "атом" в машине мировой истории и
остается игральным мячом обстоятельств и происшествий, а выставляет
проблему: в каком смысле и на почве каких онтологических условий к
субъективности "исторического" субъекта принадлежит историчность как
сущностное устройство ?
74. Основоустройство
историчности.
Присутствие всегда имеет фактично свою "историю" и способно подобную
иметь, поскольку бытие этого сущего конституируется историчностью. Этот
тезис надлежит обосновать в видах экспозиции онтологической проблемы истории
как экзистенциальной. Бытие присутствия было очерчено как забота. Забота
основывается во временности. В кругу последней мы должны соответственно
искать событие, определяющее экзистенцию как историческую. Так интерпретация
историчности присутствия оказывается по сути лишь конкретной разработкой
временности. Последнюю мы обнаружили сперва в ориентации на способ
собственного экзистирования, который характеризовали как заступающую
решимость. В каком смысле здесь лежит собственное событие присутствия?
Решимость была определена как молчаливое, готовое к ужасу бросание себя
на свое бытие-виновным. Своей собственности она
достигает как заступающая решимость. В ней
присутствие со стороны своей способности быть понимает себя таким образом,
что встает перед лицом смерти, чтобы так цельно принять на себя сущее, какое
оно само есть, в его брошенности. Решительное принятие
своего фактичного "вот" означает вместе с тем решимость в
ситуации. На что присутствие всякий раз фактично решается, экзистенциальный
анализ в принципе не может установить. Данное разыскание опять-таки даже
исключает экзистенциальный набросок фактичных возможностей экзистенции. Тем
не менее надо спросить, откуда вообще могут быть почерпнуты возможности, на
которые фактично бросает себя присутствие. Заступающее бросание себя на
не-обходимую возможность экзистенции, смерть, ручается лишь за целость и
собственность решимости. Фактично размыкаемые возможности экзистенции
берутся однако же не у смерти. Тем более что заступание в ее возможность
означает не спекуляцию о ней, но именно возвращение к фактичному вот. Не так
ли, что принятие брошенности самости в ее мир размыкает горизонт, откуда
экзистенция схватывает свои фактичные возможности? Не было ли сверх того
сказано, что присутствию никогда не заглянуть за свою
брошенность? Прежде чем поспешно решать, черпает ли
присутствие свои собственные возможности экзистенции из брошенности или нет,
мы должны обеспечить себе полноту понятия этой основоопределенности заботы
Брошенное, присутствие правда вручено себе
самому и своей способности быть, однако все же как бытие-в-мире. Брошенное
оно не может обойтись без "мира" и экзистирует фактично с другими. Ближайшим
образом и большей частью самость в людях потеряна. Она понимает себя из
возможностей экзистенции, какие "имеют хождение" во всегда сегодняшней
"средней" публичной ис-толкованности присутствия. Чаще они искажены
двусмысленностью до неузнаваемости, но все же знакомы. Собственное
экзистентное понимание настолько не избегает традиционной истолкованности,
что всегда из нее и против нее и все же снова для нее схватывает в решении
избранную возможность.
Решимость, в которой присутствие возвращается к самому себе, размыкает
всякий раз открывающиеся фактичные возможности исходя из наследия, которое
она как брошенная принимает. Решительное возвращение назад к брошенности
таит в себе себе-предание наследованных возможностей, хотя не обязательно в
качестве наследованных. Если всякое "благо" есть наследие и характер "благ"
лежит в предоставлении возможности собственной экзистенции, то в
решимости конституируется всякий раз передача того или иного
наследия.