Предыдущей интерпретацией зовущего, вплотную следующей феноменальному
характеру зова, "сила" совести не преуменьшена и не превращена в "чисто
субъективную". Наоборот: так впервые высвобождается неумолимость и
однозначность зова. "Объективность" призыва впервые вступает в свои права
через то, что интерпретация оставляет ему его
"субъективность", которая конечно отказывает
человеко-самости в господстве.
Все же к проведенной интерпретации совести как зова заботы поставят
контрвопрос: может ли быть надежным толкование совести, так далеко уходящее
от "естественного опыта"? Как совесть может служить вызовом к наиболее своей
способности быть, когда она ведь ближайшим образом и большей частью лишь
укоряет и предостерегает. Неужели совесть говорит так неопределенно пусто о
какой-то наиболее своей способности быть, а не, наоборот, определенно и
конкретно - о случайных или намеренных промахах и упущениях? Идет ли
утверждаемое призывание от "недоброй" совести или от "доброй"? Дает ли
вообще совесть что-то позитивное, не функционирует ли она скорее лишь
критически?
Правота подобных сомнений не может быть оспорена. От интерпретации
совести можно требовать, чтобы "люди" опознавали в ней разбираемый феномен
как он дан в повседневном опыте. Удовлетворить этому требованию, однако, не
значит все же опять-таки признать расхожую онтическую понятность совести
верховной инстанцией для онтологической интерпретации. С другой же стороны
приведенные сомнения до тех пор преждевременны, пока задетый ими анализ
совести еще не доведен до цели. До сих пор сделана только попытка возвести
совесть как феномен присутствия к онтологическому устройству этого сущего.
Это служило подготовкой к задаче сделать понятной совесть, как лежащее в
самом присутствии свидетельство его самой своей способности-быть.
Но о чем свидетельствует совесть, придет только тогда к полной
определенности, когда будет достаточно ясно очерчено, каким характером
должно обладать генуинно отвечающее зову слышание. "Следующее" за зовом,
собственное понимание не есть лишь примыкающий к совестному феномену
привесок, процесс, который состоит или может быть и нет. Полное совестное
переживание дает осмыслить себя лишь из понимания призыва и заодно с ним.
Если зовущий призванный всегда вместе суть само свое присутствие, то во
всяком прослышании зова, во всякой ослышке лежит определенный бытийный
способ присутствия. Свободнопарящий зов, за которым "ничего не следует",
есть, экзистенциально глядя, невозможная фикция. "Что ничего не следует",
означает присутствиеразмерно нечто позитивное.
Таким образом лишь анализ понимания призыва и сможет тогда первые
подвести к эксплицитному разбору того, что зов дает понять. Но только
предыдущей общей онтологической характеристике совести
впервые предоставлена возможность понять выкрикнутое в зове совести
"виновен" экзистенциально. Весь опыт и толкования совести едины в том, что
"голос" совести как-то говорит о "вине".
58. Понимание призыва и
вина
Чтобы феноменально схватить слышимое в понимании призыва, надо снова
вернуться к призыву. Призывание человеко-самости означает вызывание самой
своей самости к ее способности быть, а именно как присутствия, т.е.
озаботившегося бытия-в-мире и события с другими. Экзистенциальная
интерпретация того, к чему вызывает зов, не может поэтому, коль скоро верно
понимает себя в своих методических возможностях и задачах, хотеть очертить
конкретные отдельные возможности экзистенции. Можно и должно фиксировать не
то, что экзистентно выкрикнуто всегдашнему присутствию внутри него, но то,
что принадлежит к экзистенциальным условиям возможности всякой
фактично-экзистентной способности быть.
Экзистентно-слышащее понимание зова тем собственнее, чем
безотносительнее присутствие слышит и понимает свою призванность, чем меньше
то, что говорят люди, что пристойно и значимо, искажает смысл зова. А что по
сути лежит в собственности понимания призыва? Что всякий раз сущностно дано
для понимания в зове, пусть не всегда фактично понято?
Ответ на этот вопрос уже определен тезисом: зов не "говорит" ничего,
что следовало бы обсуждать, он не дает никаких сведений об обстоятельствах.
Зов предъявляет присутствие его бытийной возможности, и это как зов из
не-по-себе. Зовущий правда не определен -- но откуда, из которого он
окликает, оказывается для зова небезразлично. Это откуда - не-по-себе
брошенного одиночества - тоже выкрикнуто, т.е. со-разомкнуто в зове. Откуда
зова в его вызове к... - это куда отозвания. Зов дает понять не идеальную,
всеобщую бытийную способность; он размыкает ее как всякий раз одинокую
конкретного присутствия.