Отсюда становится вполне ясно, что зов
совести, взывая к способности быть, не выдвигает никакого пустого идеала
экзистенции, но вызывает в ситуацию. Эта
экзистенциальная позитивность верно понятого зова совести дает вместе с тем
видеть, насколько ограничение тенденции зова случившимися и наметившимися
провинностями упускает размыкающий характер совести и лишь по видимости учит
нас конкретному пониманию ее голоса. Экзистенциальная интерпретация
понимания призыва как решимости раскрывает совесть как заключенный в основе
присутствия бытийный модус, в каком оно само себе - засвидетельствуя самую
свою бытийную способность -делает возможной свою фактичную экзистенцию.
Этот выявленный пол титулом решимости феномен вряд ли можно будет
спутать с пустой "установкой" и с неопределенной "наклонностью". Решимость
не сначала, ознакомляясь, представляет себе ситуацию, но себя в нее уже
поставила. Как решившееся присутствие уже поступает. Мы избегаем термина
"действовать" намеренно. Ибо во-первых его все-таки опять же пришлось бы
осмысливать так широко, чтобы активность охватывала и пассивность
сопротивления. Кроме того, он подсовывает онтологическое лжепонимание
присутствия, как бы решимость это особый поступок практической способности в
противоположность теоретической. Забота как озаботившаяся заботливость
однако так исходно и полно охватывает бытие присутствия, что в разделении
теоретического и практического поведения она всегда уже должна
предполагаться как целое и не может впервые выстраиваться из этих
способностей с помощью неизбежно беспочвенной, ибо экзистенциально
необоснованной диалектики. Решимость же есть лишь в заботе озаботившая и как
забота возможная собственность самой заботы.
Представить фактичные экзистентные возможности в их главных чертах и
взаимосвязях и интерпретировать их экзистенциальные структуры входит в круг
задач тематической экзистенциальной антропологии. Для
фундаментально-онтологической цели настоящего исследования довольно
экзистенциального очерка собственной бытийной способности,
засвидетельствованной в совести, из самого присутствия для него самого.
С разработкой решимости как молчаливого, готового к ужасу бросания себя
на самое свое бытие виновным, разыскание оказывается в состоянии очертить
онтологический смысл искомой собственной способности-быть-целым.
Собственность присутствия не есть теперь ни голый титул ни измышленная идея.
Но даже и так экзистенциально дедуцированное собственное бытие к смерти как
собственная способность быть целым остается еще чисто экзистенциальным
наброском, которому недостает присутствиеразмерного засвидетельствования.
Лишь когда оно будет найдено, разыскание удовлетворит требуемому его
проблематикой выявлению экзистенциально выверенной и проясненной собственной
способности быть целым. Ибо только тогда, когда это сущее станет
феноменально доступно в его собственности и полноте, вопрос о смысле бытия
этого сущего, к чьей экзистенции принадлежит понятность бытия вообще,
вступит на надежную почву.
Третья глава
Собственная способность присутствия быть целым
и временность как онтологический смысл заботы
61. Предразметка
методического шага от очерчивания собственного присутствиеразмерного
целого-бытия к феноменальному высвобождению
временности.
Была экзистенциально набросана собственная способность присутствия
быть целым. Разбор этого феномена раскрыл собственное
В направлении этой проблематики впервые К. Ясперс отчетливо осмыслил и
специально проработал задачу учения о мировоззрении. Ср. его Психологию
мировоззрений, 3-е изд., 1925. Здесь то, "что есть человек", поставлено как
вопрос и определено из того, чем он сущностно способен быть (ср. Предисловие
к 1-му изд.). Отсюда становится ясно основособытие к смерти как
заступание. В ее экзистентном засвидетельствовании
собственная бытийная способность присутствия была выявлена и вместе с тем
экзистенциально интерпретирована как решимость. Как надо соотносить эти два
феномена? Не привел ли онтологический набросок собственной способности
целобытия в измерение присутствия, далеко отстоящее от феномена решимости?
Что общего может иметь смерть с "конкретной ситуацией" деятельности? Не
уведет ли попытка насильственно сцепить решимость и заступание к нетерпимой,
совершенно нефеноменологической конструкции, которая даже не посмеет уже
претендовать для себя на характер феноменально обоснованного онтологического
наброска?
Внешнее связывание обоих феноменов само собой воспрещено. Еще остается,
как методически единственно возможный