К расположению (настроению) принадлежит равноисходно
понимание. Через это присутствие "знает",* как оно с ним самим
обстоит, коль скоро оно бросило себя на возможности самого себя, соотв.
позволило преподать таковые себе через их публичную растолкованность,
растворяясь в людях. Это преподание однако делается
экзистенциально возможным через то, что присутствие как
понимающее событие способно слушать* других. Теряя себя в
публичности людей и их толков, оно
прослушивает, слушаясь человеко-самости, свою
самость. Если присутствие может уметь вернуться и именно через себя самого -
из этой потерянности прослушания себя, то оно должно себя сперва уметь
найти, само себя, которое себя прослушало и прослушивает, прислушиваясь к
людям. Это прислушивание должно быть сломлено, т.е. ему от самого
присутствия должна быть дана возможность такого слышания, каким то
прерывается. Возможность такого прерывания лежит в позванности без
посредников. Зов прерывает прослушавшее себя прислушивание присутствия к
людям, когда соответственно своему характеру зова пробуждает слышание,
имеющее все черты противоположные слушанию в потерянности. Если последнее
захвачено "шумом" многообразной двусмысленности каждодневно "новых" толков,
зов должен звать бесшумно, недвусмысленно, без зацепок для любопытства. Что
дает понять, зовя таким образом, есть совесть.
Зов мы берем как модус речи. Ею артикулируется понятность.
Характеристика совести как зова никоим образом не только "образ", наподобие
скажем кантовского представления совести судебной палатой. Мы не должны
только упустить, что для речи и стало быть также зова озвучание голосом не
существенно. Всякое проговаривание и "окликание" заранее уже предполагает
речь. Если обыденному толкованию известен "голос"
совести, то здесь мыслится не столько озвучание, фактично никогда не
обнаруживаемое,* но "голос" воспринимается как давание-понять. В
размыкающей тенденции зова лежит момент удара, внезапного
потрясения.* Зовут из дали в даль. Зовом задет, кого хотят
возвратить назад*
С этой характеристикой совести однако очерчен только еще феноменальный
горизонт для анализа ее экзистенциальной структуры. Феномен не сравнивается
с зовом, но понимается как речь из конститутивной для присутствия
разомкнутости. Рассмотрение с самого начала избегает пути, ближайшим образом
напрашивающегося для интерпретации совести: совесть возводят к какой-то
одной из психических способностей, рассудку, воле или чувству, или объясняют
ее как смешанное производное из них. Перед лицом феномена в роде
совести* онтологически-антропологическая
недостаточность свободно-парящей рамки классифицированных психических
способностей или личностных актов бросается в
глаза.
56. Зовущий характер
совести
К речи принадлежит о-чем речи. Она дает о чем-то разъяснение, и это в
определенном аспекте. Из того, о чем таким образом идет речь, она черпает
то, что она всякий раз как эта речь говорит, говоримое как таковое. В речи
как сообщении оно делается доступно соприсутствию других, большей частью на
пути озвучания в языке.
О чем идет речь в зове совести, т.е. что здесь вызванное? По-видимому
само присутствие. Этот ответ так же неоспорим как неопределенен. Имей зов
такую туманную цель, он оставался бы во всяком случае для присутствия
поводом прислушаться к нему. К присутствию опять же сущностно принадлежит,
что с разомкнутостью его мира оно разомкнуто себе самому, так что оно всегда
себя уже понимает. Зов настигает присутствие в этом обыденно-среднем
озаботившемся себя-всегда-уже-понимании. Настигнута зовом
человеко-самость озаботившегося события с другими.
Помимо интерпретаций совести у Канта. Гегеля, Шопенгауэра и Ницше
заслуживают внимания: М. /(abler, Das Gewissen, первая историческая часть
1878, и статья того же автора в Realenzyklopadie f. prot. Theologie und
Kirche. Далее: A.Ritschl. Ober das Gewissen, 1876, вновь перепечатано в
Gesammelte Aufsatze, Neue Folge 1896, с. 177 слл. И наконец только что
вышедшая монография H.G.Stoker, Das Gewissen. (Schriften zur Philosophic und
Soziologie, издаваемые Максом Шелером, т. II.) 1925. Широко поставленное
разыскание выводит на свет богатую многосложность совестного феномена,
критически характеризует различные возможные способы трактовки феномена и
приводит дальнейшую литературу, в отношении истории понятия совести
неполную. От данной здесь экзистенциальной интерпретации монография Штокера
отличается уже в установке и тем самым также в выводах, несмотря на ряд
совпадений.