36. Любопытство
При анализе понимания и разомкнутости вот вообще указывалось на lumen
naturale и разомкнутость бытия-в была названа просветом присутствия, где
становится возможно нечто такое как смотрение. Смотрение во внимании к
основоспособу всего присутствиеразмерного размыкания, пониманию, было
схвачено в смысле подлинного усвоения сущего, к какому присутствие может
стоять в отношении соразмерно его сущностным бытийным возможностям.
Основоустройство смотрения кажет себя в своеобразной бытийной тенденции
повседневности к "посмотреть". Мы обозначаем ее термином
любопытство, который характерным образом не ограничен
зрением и выражает тенденцию к своеобразному внимающему допущению
встречности мира. Мы интерпретируем этот феномен в принципиальной
экзистенциально-онтологической нацеленности, не в суженной ориентации на
познание, которое уже рано и в греческой философии не случайно понимается из
"охоты видеть". Трактат, в собрании аристотелевских трактатов по
онтологии стоящий на первом месте, начинается предложением:
ттаутс? сч-Юрштто той dSevcu. opeyovrai фисгб . В бытии человека сущностно
лежит забота видения. Тем вводится разыскание, стремящееся раскрыть
происхождение научного исследования сущего и его бытия из названного способа
бытия присутствия. Эта греческая интерпретация экзистенциального генезиса
науки не случайна. В ней доходит до эксплицитной понятности то, что намечено
в положении Парменида: то -yap сшто voe^v ea-riv те ка1 dvai. Бытие есть то,
что кажет себя в чистом созерцающем внимании, и лишь это видение открывает
бытие. Исходная и аутентичная истина лежит в чистом созерцании. Этот тезис
остается впредь фундаментом европейской философии. В нем гегелевская
диалектика имеет свой мотив, и только на этой основе она возможна.
Примечательное преимущество "видения" заметил прежде всего Августин в
связи с интерпретацией похоти, concupiscentia. Ad oculos enim videre proprie
pertinet, видение принадлежит собственно глазам. Utimur autem hoc verbo
etiam in ceteris sensibus cum eos ad "cognoscendum intendimus. Мы
употребляем однако это слово "видеть" также для других чувств, когда мы себя
в них вкладываем - чтобы познавать. Neque enim dicimus: audi quid rutilet;
aut, olfac quam niteat; aut, gusta quam splendeat; aut, palpa quam fulgeat:
videri enim dicuntur haec omnia. Мы именно не говорим: слушай как это
мерцает, или понюхай как это блестит, или попробуй как это светится, или
пощупай как это сияет, но мы говорим при всем этом: посмотри, мы говорим что
все это видно. Dicimus autem non solum, vide quid luceat, quod soli oculi
sentire possunt, мы говорим однако и не только: смотри, как это светится,
что можно воспринять одними глазами, sed etiam, vide quid sonet; vide quid
oleat, vide quid sapiat, vide quam durum sit. Мы говорим также: смотри как
это звенит, смотри как оно пахнет, смотри как вкусно, смотри какое твердое.
Ideoque generalis experientia sensuum concupiscentia sicut dictum est
oculorum vocatur, quia videndi officium in quo primatum oculi tenent, etiam
ceteri sensus sibi de similitudine usurpant, cum aliquid cognitionis
explorant.[ Все люди природно стремятся к ведению (увидению). То же самое
есть внимать и быть.] Отсюда чувственный опыт вообще обозначается как
"похоть очей", потому что другие чувства тоже из-за известного подобия
присваивают себе работу зрения, если дело касается
познания, в каковой работе глаза обладают преимуществом.
Как обстоит дело с этой тенденцией к лишь-вниманию? Какое
экзистенциальное устройство присутствия становится понятно в феномене
любопытства?
Бытие-в-мире растворяется ближайшим образом в озаботившем мире.
Озабочение ведомо усмотрением, открывающим и хранящим в его открытости
подручное. Усмотрение дает всякому добыванию, исполнению линию поведения,
средства осуществления, верный случай, подходящий момент. Озабочение может
прийти к покою в смысле отдыхающего перерыва в орудовании или как доведение
до готовности. В покое озабочение не исчезает, но усмотрение становится
свободным, оно уже не привязано к рабочему миру. В отдыхе забота вкладывает
себя в освободившееся усмотрение. Усматривающее раскрытие рабочего мира
имеет бытийный характер отдаления. Высвободившееся усмотрение уже не имеет
под рукой ничего, приближением чего надлежит озаботиться. Как сущностно
от-даляющеся, оно добывает себе новые возможности от-даления; значит, оно
стремится от ближайше подручного прочь, в далекий и чуждый мир. Забота
становится обеспечением возможностей в отдыхающем пребывании видеть "мир"
только в его выглядении. Присутствие ищет даль, только чтобы приблизить ее в
том, как она выглядит.