Возобновление скорее возражает возможности присутствовавшей
экзистенции. Возражение возможности в решимости вместе с тем как
мгновенно-очное есть отзыв того, что в сегодня действует как "прошлое".
Заступание в смерть и не отдается прошлому и не стремится к прогрессу. То и
другое собственной экзистенции в мгновении-ока безразлично.
Возобновление мы характеризуем как модус само-передающей решимости,
через которую присутствие выражение экзистирует как судьба. Но если судьба
конституирует исходную историчность присутствия, то история имеет свою
сущностную весомость и не в прошлом, и не в сегодня и его "взаимосвязи" с
прошлым, но в собственном событии экзистенции, возникающем из будущего
присутствия. История как способ присутствия быть настолько сущностно имеет
свои корни в настающем, что смерть как означенная возможность присутствия
отбрасывает заступающую экзистенцию к-- ее фактичной брошенности и так
впервые только наделяет бывшесть ее своеобразным приоритетом в историческом.
Собственное бытие к смерти, т.е. конечность временности, есть потаенная
основа историчности присутствия. Присутствие не впервые лишь становится
историчным в возобновлении, но, поскольку как временное оно исторично, оно
способно возобновляя взять себя в своей истории на себя. Для этого оно еще
не нуждается ни в какой историографии.
Лежащее в решимости заступающее предание себя бытийному вот
мгновения-ока мы именуем судьбой. В ней основан и исторический путь, под
которым мы понимаем событие присутствия в событии с другими. Судьбоносный
исторический путь может быть в возобновлении отчетливо разомкнут в плане его
привязанности к переданному наследию. Возобновление впервые обнажает
присутствию его особую историю. Само событие
и принадлежащая ему разомкнутость, соотв. ее освоение, основано
экзистенциально в том, что присутствие как временное экстатично открыто.
Назовем то, что до сих пор в соразмерении с событием, заключенным в
заступающей решимости, мы обозначали как историчность, собственной
историчностью присутствия. Из укорененных в будущем феноменов предания и
возобновления стало ясно, почему событие собственной
истории имеет свою весомость в бывшести. Тем загадочнее
однако становится, каким образом это бытие как судьба должно конституировать
целую "взаимосвязь" присутствия от его рождения вплоть до его смерти. Много
ли ясно-способно прибавить возвращение к решимости? Не оказывается решение
все же всякий раз опять одним отдельным переживанием в череде цельной
взаимосвязи переживаний? Должна ли "взаимосвязь" собственного события
состоять скажем из безразрывной последовательности решений? В чем дело, что
вопрос конституции "жизненной взаимосвязи" не находит себе достаточно
удовлетворительного ответа? Не слишком ли спешно наконец разыскание
порывается к ответу, не выверив прежде вопрос на его правомерность? Из
предыдущих шагов экзистенциальной аналитики что не стало так ясно, как факт,
что онтология присутствия снова и снова впадает в соблазны расхожей
понятности бытия. Методически здесь парировать можно только тем, что мы
проследим за паддением совсем уж "само собой разумеющегося" вопроса о
конституции взаимосвязи присутствия и определим, в каком онтологическом
горизонте он движется.
Если историчность принадлежит к бытию присутствия, то несобственное
экзистирование должно тоже быть историческим. Что если собственная
историчность присутствия определяет направление вопроса о "жизненной
взаимосвязи" и заслоняет доступ к собственной историчности и к ее
своеобразной "взаимосвязи"? Как тут ни обстояло, экспозиция онтологической
проблемы истории должна быть достаточно полна, тогда мы все равно не сможем
обойтись без рассмотрения несобственной историчности присутствия.
75. Историчность
присутствия и миро-история.
Ближайшим образом и чаще всего присутствие понимает себя из внутримирно
встречного и озаботившего в усмотрении. Это понимание не голое принятие к
сведению самого же себя, просто сопровождающее все поведение присутствия.
Понять - значит бросить себя на ту или иную возможность бытия-в-мире, т.е.
экзистировать как возможность. Так понимание как понятливость конституирует
собственную экзистенцию людей. Что встречно повседневному гению в публичном
друг-с-другом, это не только средство, но вместе с тем
все что с ними "происходит": "дела", предприятия, казусы, инциденты. "Мир"
вместе почва и сцена и принадлежит как такой тоже к повседневному житью и
бытью. В публичном друг-с-другом другие встречны в таком потоке, в котором
"сам человек" "тоже плывет". Люди это знают, обсуждают одобряют, осуждают,
сохраняют и забывают, всегда держа в виду прежде всего то, что при этом
делается и "получается".