Все слова, которыми мы при этом пользовались - "отрешенное", "от-деленное",
"не содержащее многообразия", "ничто", "предмет неведения", - содержали в
себе отрицание. Да и нетрудно понять, как, собственно, мы пришли к этому
парадоксальному выводу. Мы, правда, отрицали отрицание, но мы при этом его
именно отрицали. Для преодоления отрицания мы сами воспользовались
отрицанием - тем самым началом, которое мы хотели преодолеть; и это начало
как бы отомстило нам за себя. Ведь одно надо признать с полной очевидностью:
отрицание отрицания само тоже есть во всяком случае отрицание, подходит под
общее понятие отрицания, - следовательно, само также содержит в себе момент
ограничения, исключения "иного". Более того, лишь в этом отрицании, которое
мы не случайно назвали потенцированным, впервые обнаруживается с
безграничной силой "огромная мощь отрицания" и отрицание превращается во
всеразрушающую силу. Ибо если обычное отрицание хотя и определяет и
окрашивает собою все, конституируя, как бы пронизывая все мыслимое
содержащимся в отрицании моментом ограничения, то оно все же именно этим
выявляет все богатство положительного содержания во всем его многообразии.
Здесь же, где мы мнили преодолеть отрицание через отрицание его самого, оно
выросло перед нами в некое чудище всеразрушающего, всепоглощающего
отрицания. То, чего мы искали - положительный смысл непостижимого, - должно
было поэтому явиться нам как ничто - как бы как сущее отрицание. Но если оно
есть ничто - и не есть ничего, кроме ничто, - то оно имеет все остальное,
всю полноту положительного бытия вне себя. Но тогда оно совсем не есть
абсолютное, не есть всеобъемлющая полнота, всеединство, которого мы искали.
Так карается наш замысел преодолеть отрицание новым отрицанием, т.е. с
помощью силы самого отрицания. Другими словами: поскольку отрицание образует
конституирующий принцип логического или отвлеченного познания, оно и в своей
потенцированной форме, именно как отрицание самого отрицания, непригодно для
постижения сверхлогического, трансрационального как такового. Или, еще иначе
выражаясь: когда мы, отрицая отрицание, заменили начало "либо-либо" началом
"и-то-и-другое", мы, очевидно, сами подпали власти иного "либо-либо": а
именно, мы сами заняли позицию выбора одного из этих двух начал (выбрав
начало "и-то-и-другое" и тем отклонив соотносительное другое начало
"либо-либо") и тем самым подчинились тому самому началу, которое мы решили
отклонить. Именно поэтому принцип полноты - поскольку мы пытались уловить и
постигнуть его в его чистом, т.е. логически ограниченном, отрешенном
существе - испарился перед нами в начало "ни-то-ни-другое" - в чистое ничто.
Начало "либо-либо", по-видимому, обнаружило свою подлинно безграничную силу
как раз в нашей попытке его избегнуть - ибо, убегая от него, мы были гонимы
им же самим, были движимы его же силой. Непостижимое в качестве абсолютного
было тем самым поставлено в резкую противоположность к относительному -
воспринято только как не-относительное. Лишь так казалось возможным мыслить
и определить его, - в согласии с тем, что всякое мышление и определение
строится на основе отрицания - на основе отвержения всего не принадлежащего
данному предмету и ему противоречащего. Но при этом обнаружилось, что
понятие абсолютного - или абсолютное как "понятое", постигнутое в понятии -
противоречит самому существу абсолютного.
Но как же нам преодолеть эту трудность? Должны ли мы путем дальнейшего
потенцирования отрицания в отношении абсолютного отрицать в свою очередь и
отрицание отрицания, т.е. как бы дойти до отрицания в третьей степени? Это,
на первый взгляд, может показаться заманчивым, и аналогия с диалектикой
Гегеля, которая в своем подъеме по трем ступеням завершается синтезом,
казалось бы, указует нам на этот путь. И этим как будто достигается нечто
положительное и ценное в отношении абсолютного как непостижимого. В самом
деле, существо абсолютного тогда постигалось бы так, что в нем одновременно
сохранялось бы то и другое - и начало "и-то-и-другое", и начало "либо-либо".
То, что ближайшим образом - именно для отвлеченной мысли - представляется
противоречием, - именно совместное действие начала "и-то-и-другое" и начала
"либо-либо", или - что то же - единства и многообразия, должно очевидно быть
утверждено и здесь через мужественный выход за границы определенности и
обусловливающий его закон противоречия. Мы скажем тогда: непостижимое, в
качестве абсолютного, возвышается и над противоположностью между связью и
разделением, между примиренностью и антагонизмом; оно само не есть ни то, ни
другое, а именно непостижимое единство обоих.