Достаточно
просто указать, что это возражение - совершенно наподобие, напр.,
материализма - просто "выдумывает" ad hoc объяснение, чтобы оправдать
ограниченность и слепоту основной инстинктивной установки, не считаясь при
этом с реальными фактами, т.е. с тем, что действительно дано в эстетическом
опыте. Никто и никогда не мог опытно показать, как человеку удается этот
хитроумный самообман и как он, собственно, совершается; в составе
эстетического опыта никогда не содержится ни малейшего указания на то, что
человек берет из себя самого свои чувства, вкладывает их в объект, чтобы
затем иметь их "данными" в самом объекте. Все это есть чистая "мифология"
позитивизма и материализма. Непредвзятый феноменологический, т.е. чисто
описательный анализ эстетического опыта говорит о другом: он говорит, что
человеческий дух находит в эстетическом опыте "готовым", непосредственно
данным в составе самой реальности черту выразительности, в которой ему
непосредственно открывается внутренняя значительность, осмысленность,
душеподобность реальности; не человек "вкладывает" что-то свое в реальность,
навязывает ей что-то ей чуждое, а, напротив, реальность навязывает нам свой
собственный состав описанного характера, "заражает" нас им. Вся наша
собственная активность ограничивается при этом тем, что мы можем либо
искусственно замкнуться от этого действия на нас реальности, стать
нечувствительными к нему, либо же, наоборот, вольно открыть ему наше
сознание и развить в себе чуткость к нему.
Этим, само собой разумеется, отнюдь не утверждается, что природа или
произведение искусства действительно имеют что-то по существу тождественное
человеческой "душе" или "духу", и не отрицается роль "вымысла" (точнее -
метафорического мышления "по аналогии") в умственном выражении эстетического
опыта. То, что нам дано в эстетическом объекте, есть именно лишь нечто
"душеподобное" или "духоподобное"; реальный состав этого опыта человек не
может выразить в словах иначе, как уподобляя, приравнивая его (в поэзии и
мифологии) явлениям человеческой душевной и духовной жизни. (Тотчас же ниже
нам самим придется отметить подлинный смысл "иллюзорности" эстетического
опыта.) Но такое уподобление, приравнивание объективного субъективному - не
говоря уже о придуманном ad hoc "вкладывании" в объект того, что по существу
мыслимо лишь как субъективное переживание, - сами были бы невозможны и
немыслимы, если бы они не имели для себя почвы в неком объективном сходстве.
Никто не в состоянии "уподобить" круг треугольнику и тем более - свою грусть
или радость, скажем, "квадратному корню из двух". Но когда мы говорим, что
пейзаж "уныл" или "радостен", что чередование звуков в третьей симфонии
Бетховена передает эпопею героической борьбы человеческого духа, а звуки
последней части девятой симфонии - упоение безграничного ликования, что
светотени Рембрандта дают нам почувствовать метафизическую духовную глубину
бытия и т.п., - мы с последней самоочевидностью сознаем, что основа для
таких, лишь метафорически выразимых аналогий заключена в самом реальном
объекте. Заслуживает величайшего внимания при этом, что "метафора"
(буквально: "перенесение") может идти и в обратном направлении - именно от
категории чувственно воспринимаемого, внешне-пространственного бытия, к
характеристике человеческих душевных или духовных состояний. Откуда берется
возможность вообще понимать смысл таких "уподоблений", как, напр.,
"падение", "подъем" человеческой души, ее "пустота" или "полнота", "душевное
движение", "расцвет" и "засыхание" души, ее "поверхность" и "глубина",
"течение" или "поток" жизни и даже "влияние" человеческого духа (что ведь
буквально значит "вливание")? Вообще говоря, так как все человеческие слова
в их первоначальном смысле означают что-то наглядно-пространственное, то
самая возможность их употребления в "переносном" психологическом смысле
предполагает какое-то глубокое реальное сходство или сродство между
"внешним" и "внутренним" бытием. Конечно, и здесь угождающая нашим
предубеждениям теория услужливо предлагает нам "простое" - слишком простое,
т.е. искажающе упрощающее, - объяснение, что аналогия лежит здесь только в
человеческих "чувствах", сопровождающих восприятие внешней реальности. Мы
ограничиваемся в ответ на это приведением мудрого возражения Бергсона: "Не
будем поддаваться обману иллюзии. Бывают случаи, когда именно образный язык
точно передает существо дела, тогда как язык отвлеченных понятий остается
прилепленным к поверхностной видимости вещей".