То, на что направлен
наш взор в первовопросе "что есть x?" - неизвестное, - есть первое,
основоположное условие всякого вопроса - начало, определяющее смысл самого
вопрошания; поэтому само неизвестное, как таковое, есть нечто абсолютно
бесспорное, не возбуждающее сомнения и вопроса. (Немецкий язык удачно
выражает понятие "бесспорного" в слове fraglos - "безвопросно".)
Неизвестное, как условие всякого вопроса, само, таким образом, предельно
бесспорно, самоочевидно, "безвопросно" в буквальном и абсолютном смысле
этого слова.
Рассуждая только по существу, т.е. не считаясь с чисто
человечески-психологической стороной вопроса, казалось бы, нужно сказать: на
абсолютно-самоочевидное не стоит тратить слов - это значило бы, как
говорится, "ломиться в открытую дверь". Если мы, тем не менее, вынуждены
подчеркнуть эта самоочевидное положение, то потому, что фактически
большинству людей оно совсем не кажется самоочевидным; более того - оно
совсем не замечается обычно. "Настежь открытая дверь" - именно дверь в
неизвестное как таковое - кажется большинству закрытой - более того, вовсе
не дверью, которая есть вход в какое-то новое пространство, - в то, что
находится за нею, - а непроницаемой стеной или - еще точнее - абсолютным
пределом того, что нам вообще доступно. Откуда бы ни бралось это заблуждение
- факт тот, что оно необычайно широко распространено и психологически мы все
и всегда к нему склонны. Рассуждая отвлеченно, мы все, конечно, знаем, что
мир не исчерпывается тем, что нам в нем уже известно и знакомо, что познано
нами, а, напротив, бесконечно шире и содержательнее всего нам уже
известного. Но на практике нашего познавательного отношения к миру и - более
того - нашей общей установки к бытию мы все склонны жить в "привычном", т.е.
уже известном, - жить так, как если бы мир им и кончался. То, что мы
переживаем как "окружающий нас мир" (немецкий язык знает для этого термины
Umwelf или Mitweit), - то, в связи с чем протекает наша жизнь и познание
чего определено нашими жизненными интересами, - фактически переживается как
совпадающее с миром вообще. Наша господствующая установка такова, что мир
нам известен и что известное, знакомое, привычное нам есть весь мир.
Казалось бы, нет надобности быть "ученым", "исследователем", "мыслителем" -
и тем менее "философом", - чтобы знать, что каждый шаг нашей жизни есть
новый опыт, узнавание чего-то дотоле неизвестного. Все мы имеем опыт этого,
но почти никто и никогда не осознает его подлинного смысла. Здесь нет
надобности заниматься вопросом, откуда берется это странное заблуждение -
это ложное представление, которое прямо противоположно тому, что на самом
деле есть; очевидно, практика жизни, какая-то потребность экономии духовных
сил и чувства прочности и обеспеченности вынуждает нас закрывать глаза на
окружающую нас со всех сторон темную бездну неизвестного, требует от нас
этого самоограничения и потому - ограниченности; бесспорно одно: эта
ограниченность действительно нам присуща, и потому, если мы уже ее
преодолели, необходимо если не "ломиться в открытую дверь", то все же
толкать наше сознание в эту открытую дверь, заставить его увидать, что дверь
действительно открыта, что наша "комната" или наш "дом", - "мирок", в
котором мы живем, - есть только часть бесконечного неизвестного нам мира.
Сколько споров было бы устранено, если бы каждый мог увидать и реально
восчувствовать, что "мирок" его ближнего в такой же мере реален, как и его
собственный! Сколько социальных и политических трагедий исчезли бы сами
собой, если бы каждая партия могла выйти конкретно-психологически за пределы
своего собственного, частного мирка (вспомним, что слово "партия" происходит
от слова pars - "часть"!), восчувствовать его ограниченность и
относительность и равноправие наряду с ним тех "мирков", в которых живут
другие "партии"! И это не есть только "обывательская" ограниченность
простых, немудрящих и немыслящих людей; политические деятели живут в "мирке"
своих представлений, определенных партийными взглядами и интересами, вожди
народов - в "мирке" своей нации, специалисты-ученые - в "мирке",
ограниченном методами и интересами данного научного исследования.
Но если это так, то, казалось бы, было бы нелепой и вредной романтикой
пытаться в этом отношении переделывать человеческую природу, пытаться стать
умнее того, что, по-видимому, от нас повелительно требуют сами условия нашей
жизни. Перевоспитать себя в этой отношении значило бы, быть может,
превратить себя из трезво ориентирующихся в окружающем нас мире людей в
каких-то пустых и вредных мечтателей, чей взор терялся бы в какой-то ни к
чему не нужной безбрежности.