Мое непосредственное самобытие, имея себя в своей потенциальности
безграничным, со всех сторон окруженным и обвеянным своей собственной
стихией, чувствует себя смущенным и угрожаемым в этом своем самодовлении
именно в то самое мгновение, когда оно через отношение "я-ты" впервые
становится подлинным "я". Ибо оно при этом узнает границу - а следовательно,
опасность. Оно, правда, и вне этого отношения имеет границу и знает
противодействие в лице предметного бытия, в лице простого "не-я"; но так как
в этом последнем случае оно стоит в отношении к чему-то безусловно ему
инородному, лежащему на совсем ином уровне, то граница сознается здесь не
так отчетливо в качестве ограничения; к тому же предметное бытие не
вторгается активно вовнутрь моего непосредственного самобытия, а как таковое
испытывается лишь как внешняя среда, препятствие - в худшем случае как чисто
внешняя опасность, - как вражеская сила, которая лишь как бы извне
"осаждает" меня, но не может вторгнуться в меня самого. Напротив, "ты" таит
в себе опасность врага, вторгающегося в меня, стесняющего саму внутреннюю
полноту моего непосредственного самобытия как такового. "Я" при этом
испытывает страх совершенно особого, эминентного рода - страх внутренней
необеспеченности; поэтому оно как бы отступает вглубь самого себя - и именно
в силу этого впервые осознает себя как внутреннее самобытие; оно замыкается
в себе, чтобы защищаться от нападения. Быть может, наиболее показательным и
общеизвестным конкретным выражением этого соотношения служит застенчивость.
Устремленный на меня взор чужой пары глаз - первое непосредственное действие
на меня "ты" - повергает меня в состояние несвободы, связанности,
скованности моего непосредственного самобытия, - в некоторого рода паралич
его самообнаружения во мне, сказывающийся и в каком-то искажении его самого
в его внутренней жизни. Но вместе с тем именно в этой констелляции впервые
рождается сознание я - более того, рождается само я как актуализованное
бытие в себе и для себя. Мы уже видели выше, что основоположное сознание
внутреннего, автономного, независимого характера бытия, "я" есть выражение
этой позиции самоограждения, самозащиты, как бы скрывания себя от внешнего
вторжения - где-то "внутри", за некими окопами или стенами. Подобно тому как
какое-нибудь мирное, неорганизованное первобытное племя, внезапно
наталкиваясь на внешнего врага, сразу же внутренне смыкается, организуется,
группируется вокруг вождя и именно в силу этого впервые начинает сознавать
себя ограниченным вовне и внутренне солидарным единством, неким коллективным
целым - в чем и состоит первофеномен государства, - так и непосредственное
самобытие внутренне интегрируется, теряет свою неопределенную
безграничность, смыкается вокруг своего центра - "я", и тем впервые
становится "я", которое, как высшая центральная инстанция, есть тогда
"представитель" целого. "Я" есть ближайшим образом непосредственное
самобытие, отступившее вовнутрь самого себя, в страхе замыкающееся в себе и
вместе с тем как бы мобилизованное для нападения, вылазки, борьбы. Сама его
самозамкнутость и отчужденность всецело определена его устремленностью на
"ты", его прикованностью к "ты" как к враждебному, угрожающему ему началу.
"Я" возникает и существует лишь перед лицом "ты" как чужого,
жутко-таинственного, страшного и смущающего своей непостижимостью явления
мне-подобного-не-я. Реальность "ты", которая в качестве реальности как
таковой совпадает с непостижимым вообще, здесь обнаруживается со стороны
своей непонятности, чуждости; или - употребляя здесь меткий термин,
введенный Рудольфом Отто для выражения одного из определяющих признаков
религиозного переживания, - "ты" открывается здесь как mysterium tremendum
(тайна, возбуждающая трепет)lxxxvii.
Но именно с этой своей стороны "ты", в качестве чужого", стоит для меня в
непосредственном соседстве с "оно" - есть "ты", которое вместе с тем есть
некое "оно". "Другой", поскольку он есть для меня только "чужой", есть тем
самым "что-то чужое". Поскольку я еще не испытываю "ты" как "второе", т.е.
мне онтологически равноценное, "я", а сознаю его лишь как мне-подобную, но
"не мою", направленную против меня, мне враждебную и угрожающую инстанцию,
оно стоит для меня в непосредственном соседстве с предметным бытием или
таинственным лоном последнего, - с "оно". "Ты", в качестве "чужого", стоит
уже на границе "он". В качестве моего соперника или врага оно может быть
моей добычей, рабом, орудием - или чем-то, подлежащим уничтожению.