Но и всем этим трудность отнюдь не исчерпана. Ко всему остальному сюда
привходит еще то, что - в противоположность обычному психологическому
воззрению, согласно которому нам непосредственно даны лишь отдельные
душевные явления или процессы, а отнюдь не их "носитель" - мы имеем здесь
дело с как раз противоположным фактическим составом. Тот факт, что я вообще
наталкиваюсь на некое "ты", что на меня направлен взор "другого существа",
что я стою перед наличием вообще какой-то "чужой души", какого-то "чужого
сознания", - этот факт дан мне, очевидно, гораздо более первичным и
непосредственным образом, чем знание того, что именно происходит или
содержится в этой другой "душе". Правда, это общее наличие "ты" дано мне
совместно с некоторым усмотрением его душевного состояния в данный момент
или, точнее, с качественным своеобразием его направленности на меня. "Ты"
"дает мне знать" о себе, о своем бытии во враждебном или ласковом взоре, в
суровости или мягкости его обращенности на меня, в соответствующих жестах,
выражении лица и т.п. Но за этими пределами содержание этой чужой душевной
жизни доступно мне лишь весьма несовершенно и с большим трудом. Мы, правда,
можем - независимо от всей философской проблематики соотношения - до
известной степени познавать "содержание" этой реальности, проникать
"вовнутрь" чужой души. Но все это познание остается все же несколько
неуверенным, неточным, шатким, более или менее смутным. "Чужая душа -
потемки". Это значит, что непосредственное содержание "чужой души" остается
для нас непроницаемо темным; даже самый близкий и, казалось, достаточно
хорошо нам известный друг может порой удивить нас чем-либо, чего мы от него
никак не могли ожидать или в нем предполагать. Таким образом, внутреннее
содержание "ты" хотя в принципе отчасти и познаваемо, но по своему существу
и в своей конкретной полноте остается все же для нас недостижимым и
непостижимым. Но именно эта загадочная, непостижимая реальность именно в
этой своей непостижимости - в качестве чистой реальности как таковой -
каким-то образом нам "дана" совершенно непосредственно. Мы здесь снова
наталкиваемся на тот основоположный факт (опрокидывающий все
рационалистические теории знания), что мы с полной достоверностью и
непосредственной очевидностью знаем о существовании того, содержание чего от
нас - по крайней мере непосредственно - скрыто. Однако рассматриваемое нами
теперь отношение не может быть просто отождествлено с уясненным в гл. I
простым "обладанием" предметом, о котором мы видели, что оно предшествует
познанию его содержания. Ибо здесь дело идет не о безусловно неопределенной
реальности, которую я имею в такой форме, что она как бы молча стоит передо
мной и пассивно отдается моему познавательному взору, как бы пассивно ожидая
ее "раскрытия" мною. Дело идет, напротив, о реальности, которая становится
мне явной, открывается мне как таковая именно в силу того, что она
направляется на меня и затрагивает меня как луч живой динамической силы, -
более того, о реальности, которую я не могу иметь иначе, чем вступив с ней,
как с чем-то по существу родственным мне, в некое несказанное общение.
Таким образом, совершенно очевидно, что "ты" не есть предмет познания -
ни отвлеченного познания в понятиях, ни даже предшествующего ему и его
обосновывающего познания-созерцания. Оно "дает нам знать о себе", затрагивая
нас, "проникая" в нас, вступая в общение с нами, некоторым образом
"высказывая" себя нам и пробуждая в нас живой отклик. Всяческому познаванию
предшествует здесь не простое "обладание" (по образцу обладания мертвыми
вещами), а некоторого рода живое взаимодействие или общение - взаимообмен
активностью, исходной точкой которого служит само "ты", сама реальность,
здесь нам себя открывающая. Есть только одно понятие, которое подходит к
этому соотношению: это - понятие откровения. Мы до сих пор употребляли слово
"открываться" как в общей форме, для обозначения того, что реальность в
качестве всеединства имманентна сама себе, есть сама для себя, так и для
обозначения определяющего конкретного признака "непосредственного
самобытия". В обоих случаях речь шла о "самооткровении", об "откровении себя
самому себе", короче - о "бытии-для-себя". Но особенно четкий и точный смысл
понятие откровения приобретает лишь как откровение для другого, как
открывание себя, явление себя другому, которое активно исходит от
открывающегося и направляется на какое-то другое самобытие. Эта
"направленность" на другого осуществляется, как известно, во внешних
средствах "выражения": во взоре, "выражении лица", мимике, слове.
Ч