е. повторяющихся, элементов (которые именно в
качестве "знакомых" служат точками опоры для нашей ориентировки). Правда,
научное познание пополняет и исправляет часто совершенно радикально запас
понятий, почерпнутый из обычного жизненного опыта, т.е. то, что имеет для
нас значение знакомого и привычного. Различие между системой понятий
научного познания и практического жизненного опыта часто так велико, что мы
не в состоянии охватить и объединить возникающие из этих двух источников
картины мира в одном связном наглядном образе (вспомним, например, о
коперниковской системе мира - не говоря уже об итогах новейших исследований
строения атома - и попытаемся сопоставить их с той картиной мира, которая
служит нам основой нашего отношения к вещам и людям в нашей практической
жизни!). Но как бы велико ни было это различие, оно по существу - не иного
рода, чем различие между непосредственно чувственно данным и только мыслимым
уже в составе картины мира нашей практической жизни: ведь совершенно так же
я не могу объединить в одном связном образе и представление расстояния между
мной и городом, отделенным от меня многими часами железнодорожного пути.
Всякое научное познание, как бы далеки и возвышены ни были его цели и итоги,
есть в конечном итоге не что иное, как расширение и совершенствование
познавательной установки, которой пользуется практическая ориентировка в
жизни или даже каждый любопытный ребенок для ознакомления с окружающей
средой.
Но мы можем пойти и дальше и сказать, что даже "метафизика" в ее обычной
форме - то, что Кант называл "догматической метафизикой"iv - именно замысел
узнать глубочайшее, непосредственно нам недоступное существо мирового бытия,
его самые общие вечные связи, его первое возникновение, - в конечном счете
не отличается по существу от той ориентированной действительности; к которой
стремится и которую осуществляет и практический жизненный опыт, и научное
познание. Осуществим ли такой замысел метафизики - это другой вопрос,
которым нам нет надобности здесь заниматься. Но самый замысел как таковой
состоит и здесь в том, чтобы постигнуть реальность в той форме, что и в ее
глубочайшем, скрытом от нас слое, из которого возникает и на котором
основано все остальное, мы пытаемся найти какие-либо фиксируемые в понятиях
элементы, которые, имея для нас значение чего-то "само собою понятного",
т.е. уже "знакомого", делали бы для нас "понятной", "постижимой",
"привычно-знакомой" и всю остальную полноту реальности. Понятие
"субстанции", напр., не только генетически происходит из заимствованного из
жизненного опыта представления о "подставке", "опоре", "фундаменте", но -
несмотря на все утончения и углубления - это популярное представление
неустранимо и из его содержания как метафизического понятия. Из понятия Бога
как метафизического понятия - т.е. из идеи Творца и Вседержителя мира -
неустранимо заимствованное из жизненного опыта представление о ремесленнике
(библейский образ "горшечника"v) или строителе, а также представление о
всевластном хозяине, самодержце и т.п. То же можно было бы показать и в
отношении: всех остальных метафизических понятий, с помощью которых мы
пытаемся найти последнее "объяснение" всей, системы явлений, составляющих
мир и нашу жизнь.
В силу этой установки, которая широко властвует над человеческой жизнью и
человеческим духом, мир и вся реальность представляется нам чем-то, что либо
уже знакомо, либо может стать знакомым. А именно, мы исходим при этом из
допущения, во-первых, что все нам доселе еще незнакомо, от нас скрытое, как
и все поражающее нас новое, незнакомое, непосредственно вызывающее в нас
удивление и смущающее и запутывающее нас, может быть познано, "объяснено" -
т.е. сведено к знакомому, "самоочевидному", "понятному", и, во-вторых, что
оно имеет такое строение, что даже если оно и остается фактически
непознанным и непостигнутым, мы имеем право признать его в принципе
познаваемым и постигаемым, т.е. сводимым на элементы либо уже знакомые и
понятные, либо могущие стать нам знакомыми и понятными.
Таков прозаический, рассудочный, обмирщенный образ мира; именно в мире
такого рода протекает обычно наша жизнь и движется наша мысль; этот образ
соответствует "трезвой", т.е. рассудочной, установке духа. Этот мир остается
неосвященным, будничным - миром без святыни, - даже если он включает в себя
содержания, которые обычно причисляются к области "религиозного сознания".
Ибо все, что подпадает под категорию "знакомого", "познанного",
"познаваемого" и "постижимого", есть, как таковое, именно
трезво-прозаическое, "мирское", неосвященное.