Легко усмотреть реальность зла через ненависть к нему и обвинение в
нем кого-либо другого. Но тогда остаешься совершенно слепым в отношении
истинного, иррационального метафизического существа зла - уже потому, что не
замечаешь, что в этой ненависти, как и в гордыне обвинительной установки,
сам судящий уже пленен и соблазнен извращенностью зла. Этим прегражден
единственный путь к подлинному постижению непостижимого существа зла - путь
в собственную глубину, в которой одной через сознание моей виновности
непостижимое становится видимым. В этом уловлении зла как вины и греха - как
моего греха - заключается та единственная возможная форма "постижения",
"объяснения" зла, которое не есть "оправдание" зла, не есть отыскание его
"основания", - отыскание, противоречащее его сущностной безосновности. В
сознании вины и греха, которое, напротив, и есть не что иное, как
конкретно-живое усмотрение неправомерности зла, - безусловно непостижимое
непостижимым образом постигается в своей очевидности. И так как всякое
постижение есть в конечном счете усмотрение связи с первоосновой, с Богом, -
то именно этим преодолевается зло как безосновность и небытие и
восстанавливается нарушенное единство с Богом. Единственно возможное
постижение зла есть его преодоление и погашение через сознание вины.
Рациональная и отвлеченная теодицея невозможна; но живая теодицея,
достигаемая не мыслью, а жизнью, - возможна во всей своей непостижимости и
трансрациональности. Когда сквозь жгучую боль сознания греха просвечивает
нежный, утешающий и примиряющий, свет Бога, - тогда то, что испытывается как
непонятное разделение, обособление, извращение, испытывается вместе с тем
как ненарушимое и неповрежденное бытие с Богом и в Боге; непримиримо
противоборствующее воспринимается одновременно как исконно согласованное и
гармоничное. В этой форме основоположное начало антиномистического
монодуализма обнаруживает свое действие в проблематике зла и ее живом
преодолении.
d. Смысл страдания
То же самое открывается еще с другой стороны - давая вместе с тем и новое
обогащение нашего умудренного неведения - при рассмотрении зла в явлении
страдания. Страдание есть некий общий, всеобъемлющий аспект несовершенства,
внутренней надломленности и дефективности бытия. Само моральное зло в своем
действии состоит в причинении страдания и в испытании страдания самим
носителем зла. И даже метафизическое зло - смерть - не испытывалась бы как
зло, если бы оно не несло с собой страданий - мук умирания и страха смерти у
самого умирающего и страданий утраты у его близких. Мы не достигли бы
глубины проблемы зла, если бы не задумались над ней с той стороны, с которой
зло есть страдание.
Правда, с чисто метафизической, так сказать, каузальной точки зрения
страдание есть просто последствие зла - последствие распада всеединства на
отдельные противоборствующие части, из которых каждая должна жить за счет
другой; и если бы не было "борьбы за существование", самоубийственной
вселенской гражданской войны, то не было бы на свете и страдания. Но это
чисто теоретическое объяснение нам здесь недостаточно. Если учесть, сколько
есть невинного страдания на свете (вспомним Достоевского и его "слезинку
ребенка"!), то сама эта причинная связь между страданием и виной
представляется нам чудовищной бессмыслицей и несправедливостью и мы готовы
вместе с Иваном Карамазовым воскликнуть: "На что тогда нужно само это
чертово добро и зло!"
Мы не поднимаем здесь заново проблемы теодицеи - после того, как мы уже
"разрешили" ее в той единственной форме, в которой она "разрешима", - в
форме усмотрения трансрационального основания ее рациональной
неразрешимости. Тем не менее универсальный факт мирового страдания,
свидетельствующий о некой роковой бессмысленности мирового бытия, не может
не смущать нашей мысли; в лице этого факта мы стоим перед необходимостью
принять как нечто последнее слепую, темную, тяжкую фактичность. Если
страдание не имеет никакого смысла, никакого оправдания - а в отличие от
морального зла страдание допускает по крайней мере возможность искать его
смысла, - то все наше бытие все же остается бессмысленным, даже несмотря на
самоочевидность его божественной первоосновы.
Усматривая в страдании зло, мы молчаливо исходим из совпадения
совершенства или добра с блаженством, в смысле ничем не замутненного,
незатуманенного счастья, безущербной радости и наслаждения.