Ибо то, что
мне открывается, есть не только Бог "как таковой", а есть именно
"Бог-со-мной", конкретная полнота нераздельного и неслиянного двуединства
"Бог-и-я". Поэтому из последней глубины мистического Богосознания могло
возникнуть дерзновенное слово, истинный смысл которого есть не гордыня
самопревознесения, а именно благоговейный трепет перед полнотой того, что
здесь открывается: "Я знаю, что Бог ни мгновения не мог бы жить без меня;
если бы я погиб, Бог должен был бы от нужды во мне скончаться"17.
В этой бытийственной обращенности к первоначалу и первоисточнику -
которая совершается из самой глубины моей субъективности, моей безосновности
и беспочвенности и, строго говоря, в каком-то смысле потенциально
наличествует с самого начала в ней самой, т.е. дана вместе с моим бытием, -
впервые возникает святое имя "Бог", и то великое Безымянное и Всеимянное,
которое мы условно обозначили как "Святыня" или "Божество", становится Богом
- моим Богом. Бог есть Божество, как оно мне открывается и мною испытывается
совершенно конкретно, в связи и в нераздельном единстве со мной. Но если мы
вспомним, что мы говорили в гл. VI об откровении "ты", то мы поймем, что это
значит. Это значит, что Божество становится для меня "ты", открывается как
"ты"; и только в качестве "ты" оно есть Бог. Можно сказать: безымянное или
всеимянное Божество, обращаясь ко мне, впервые обретает имя - имя "Бог"; его
обращенность ко мне - или моя бытийственная обращенность к нему - есть
место, в котором рождается его имя, как вообще "имя" рождается из
самообнаружения реальности и из призыва ее.
Бог есть безусловно непостижимое абсолютное первоначало, пережитое и
открывающееся в опыте как "ты", - и притом так, что эта "ты-образность"
испытывается как некоторым образом принадлежащая к его собственному существу
и образу бытия. Говорить о Боге в третьем лице, называть его "он" есть - с
чисто религиозной точки зрения - собственно кощунство; ибо это предполагает,
что Бог отсутствует, не слышит меня, не обращен на меня, а есть нечто
предметно сущее. Как метко говорит один глубокий современный религиозный
мыслитель (Ferdinand Ebner, "Das Wort und die geistigen Realitдten")cxxi,
употребление здесь формы третьего лица, созданной для обозначения
отсутствующего, собственно, означает неверие в вездесущие Божие, т.е. в него
самого. Религиозное Богосознание непосредственно выражается не в речи о
Боге, а в словах, обращенных к Богу - в молитве, - как и в слове Бога ко
мне. В этом смысле Гете справедливо замечает: "Говорить о Боге можно,
собственно, только с самим Богом". Бог всегда при мне и со мной, он всегда
меня видит и всегда меня слышит; поскольку я это теряю из виду, я уже
потерял самого Бога. Это, конечно, не означает, что и это соотношение не
могло бы, так сказать, задним числом стать предметом рефлексии, философского
размышления; и при этом неизбежна форма третьего лица. Дело идет ведь вообще
не о внешней грамматической форме, а о смысле высказывания. Когда мы думаем
"о Боге" и говорим "о нем" с людьми, мы говорим о нем "он"; но мы никогда не
должны забывать, что за этим "он" стоит, обосновывая его, "ты" (точнее:
стоишь Ты). В этом "он" и в производном размышлении в нашей душе должно
звучать "ты" - должен звучать Ты. Первичная обращенность к Богу, речь к нему
должны оставаться живыми в нашей душе в качестве основы всего нашего
мышления о нем; иначе все обращается в пустые, суетные и потому
кощунственные слова.
Явление Божества как "моего Бога", как существа, которое встречается со
мной, связано со мной отношением "ты" к "я", содержит глубокую проблематику:
ибо непосредственно оно кажется несовместимым с сущностью Божества как
безусловно всеобъемлющего и всеобосновывающего первоначала. Но прежде чем
обратиться к рассмотрению этой проблематики, мы должны дать себе отчет в
истинном смысле этой формы его явления и в ее последствиях.
Мы видели, что означает обычное "ты" - "ты" сочеловека или, говоря шире,
сосуществующего с нами живого существа: оно есть "другая", "чужая", но
вместе с тем мне подобная реальность, которая "встречается" мне извне и
выступает в облике предметной реальности. Но оно не есть "предмет моего
познания", а есть реальность, сама "открывающаяся" мне, причем именно в этом
явлении "ты" осуществляется подлинно актуализированная сущность откровения
как активного самораскрытия "другого", направляющегося на "меня" и
открывающегося посредством овладения мною или моего трансцендирования к
нему. "Ты", собственно, и есть не что иное, как та форма данности или
раскрытия реальности, которую мы называем "откровением".