Что
дело обстоит все же не так просто и что "неверие" по существу есть особая
религиозно-метафизическая установка - именно установка
религиозно-метафизического дуализма, - это легко обнаружить на конкретных
образцах истории человеческой мысли. А именно, поскольку человек проникает
до сознания, что его внутренняя жизнь, его непосредственное самобытие, при
всей его "субъективности", в его последней глубине есть все же реальность,
т.е. обнаружение какого-то своеобразного рода бытия, то же самое "неверие" -
выражается открыто в неком религиозном дуализме примерно
гностически-маркионистского типа: существует некая родина, некая
онтологическая первооснова нашей души - но существует лишь обособленно, как
далекий, "неведомый" Бог-отец, Бог-добро, наряду с которым существует,
однако, демоническая сила, сотворившая мир, против которой родной нам бог
так же бессилен, как мы сами. Эта как бы сама собой навязывающаяся, в
известном смысле наиболее "естественная" и простая религиозная установка, в
сущности, - если вглядеться внимательнее - есть "вера" и современного
неверия, - так же распространена и излюблена среди современного
человечества, как это было на исходе античного мира.
В нашем размышлении, в котором мы так же мало задаемся апологетическими
тенденциями, как и тенденциями разрушительными, а лишь пытаемся непредвзято
увидеть и описать правду во всей ее полноте, мы отнюдь не намерены
"опровергать" неверие в его религиозно-метафизическом утверждении - в смысле
признания его простым "заблуждением". Напротив, исходная позиция самого
нашего размышления уже содержит признание, что в описанной установке
религиозно-метафизического дуализма имеется некая доля бесспорной истины.
Противоположность между внутренним миром нашего непосредственного самобытия
и внешним миром предметного бытия, трагическая зависимость первого от
последнего и его внешнее бессилие перед натиском последнего, расколотость
бытия на две разнородные части есть действительный факт, не допускающий
отрицания. Ничто так не вредило и философской мысли, и религии, как
бессильная, несостоятельная попытка отвергать этот факт или как-либо
"затушевывать", "замазывать" его. Основная, открывавшаяся нам онтологическая
позиция антиномистического монодуализма заранее требует от нас признания
правды дуализма и в рассматриваемом теперь, наиболее существенном смысле
этой установки. Но она требует также и усмотрения, что этот дуализм
совместим с монизмом - требует искания и усмотрения единства в глубине самой
этой двойственности.
Частные проявления этого единства, некие симптомы его или указания на
него, в сущности, так же непосредственно очевидны внимательному умозрению,
как и факт двойственности или расколотости бытия. Мы имеем в различных
формах опыт, безусловно противоречащий этому простому решению нашего
отчаяния. Сюда относится, прежде всего, уже чисто интеллектуальное
самосознание, поскольку оно идет достаточно глубоко. А именно, уже тот факт,
что мы сознаем эту трагическую двойственность, указует на некое общее
объемлющее ее единство. Ибо единство сознания, в которое при этом
восприемлется двойственность, которому она раскрывается и становится
явственной, уже само предполагает некое единство самого бытия, отражением
или соотносительной точкой которого оно является: единство нашего сознания
само уже есть единая реальность, вмещающая в себе оба мира; и ему, очевидно,
соответствует единство самого безусловного бытия - той реальности, в которой
укоренено всякое сознание (ср. гл. III, 4). И не только сознание в его
неопределенной общности, но и его рациональное самоосуществление в познании
свидетельствует о неком всеобъемлющем единстве бытия. Ибо тот основоположный
факт, что человеческая мысль способна "познавать" бытие, т.е. идеально
обладать им, иметь его "для себя", был бы немыслим без допущения сущностного
сродства между человеческой субъективностью и космической или предметной
действительностью. Первичный, ни к чему иному далее не сводимый "свет",
который возгорается в нас и освещает предметное бытие, как-то должен
соответствовать самому существу бытия, - иначе он не мог бы освещать его.
Законы "разума" в каком-то смысле совпадают с законами самого бытия, и было
бы слишком легким и неправомерным разрешением этой загадки по примеру Канта
объявить это совпадение "иллюзией" - полагать, что истинное бытие, в
качестве "вещи в себе", остается вне познания, а познаваемый мир есть не что
иное, как наше представление.