Поскольку бытие мыслится не
данным или наличным в законченной форме, а содержащим в себе момент
становления, оно есть потенциальность, сущая мочь7. Этим обнаруживается, что
понятие "возможности" совсем не есть - как принято думать в новой философии
- лишь чисто рефлексивная категория, как если бы все сущее как таковое
совпадало с "действительным", в готовом виде наличествующим, а идея
"возможного" принадлежала только к нашей субъективной, познающей и
объясняющей установке в отношении бытия, - а есть, напротив, как думал
Аристотельxli, категория конститутивная, принадлежащая к составу самого
бытия. Если в бытии есть становление, то бытие есть нечто большее и иное,
чем все, что уже наличествует в готовом виде, - а именно, оно есть и то, что
еще будет или может быть. Выхождение за пределы себя самого, "переливание
через край", возникновение доселе не бывшего, т.е. творчество, мыслимо лишь
в той форме, что бытие таит в своем лоне неопределенность, которая имеет
тенденцию породнить нечто определенное, развиться в определенность. Именно
это мы называем потенциальностью, мочью. В нашей связи (в которой нам вообще
приходится исключать обсуждение многих вопросов, с которыми мы
соприкасаемся) мы можем оставить в стороне (существенное само по себе)
различие между потенциальностью в пассивном и активном смысле слова, между
присущей "сырому материалу" "возможностью" под посторонним активным
воздействием принять определенную форму и "возможностью" (точнее - "мощью")
самой формирующей силы как бы "задумать" и вылепить эту форму - пользуясь
сравнением Аристотеля, между "возможностью", заключенной в глине, из которой
лепится статуя, и "мощью" творческого замысла художника, который ее
лепитxlii. Так как в самой природе - или, точнее говоря, в бытии -
"художник" или "творец", как говорит Аристотель, находится сам "внутри
формируемого им материала", то - повторяем, в контексте нашего размышления -
мы можем оставить в стороне это различие и ограничиться общим
констатированием, что "неготовое" обладает способностью стать "готовым",
т.е. что вообще существует бытие как "еще не готовое" - будь то как
"материал" или как "замысел".
Человеческая рациональная мысль, правда, постоянно впадает в искушение
найти такое истолкование бытия, которое как бы отменяет, отрицает момент
металогичности, заключенный в трансфинитном существе реальности и делающий
ее по существу непостижимой; это совершается в той форме, что все
возникающее мыслится без остатка обусловленным, "предопределенным" тем, что
уже в готовом, законченном виде существует или наличествует. Внимательно
вдумываясь в понятие причинности, которым при этом пользуются, легко
убедиться, что его существо заключается в попытке мыслить становление и
возникновение, т.е. переход от старого, уже наличного, к новому, еще не
бывшему, так, чтобы оно без остатка было подчинено категории тождества; лишь
таким образом можно, казалось бы, сделать становление "попятным",
"объяснимым". Новое, впервые возникающее должно быть понято так, чтобы мы
могли усмотреть, что оно, собственно говоря, есть не что иное, как простое
"продолжение" старого. Эта мысль не только определяет физические принципы
"сохранения" материи и энергии и вообще все воззрение механистического
(теперь уже, впрочем, поколебленного или уже даже рухнувшего)
естествознания, она не только отчетливо формулирована в рейде новых
философских теорий причинности, но она ясно высказана уже в античной
философии (напр., в античном атомизме, у Демокрита и в особенности у
Лукреция); она есть основная предпосылка "элеатизма" и в зачатке уже
заключена в понятии ?rc" ("начала") древнейших ионийских "физиологов".
Однако эта попытка несет свой приговор в самой себе. Продуманная
последовательно, она сводится к пониманию бытия как "консервативной системы"
(А.Риль)xliii, в которой, "в сущности", вообще ничего не изменяется; другими
словами, она сводится (как у древних "элеатов") вообще к решительному
отрицанию всякого изменения и становления. "Из A вытекает B" должно здесь
означать: "собственно говоря", A и B суть одно и то же. В действительности,
однако, если "из А вытекает В", то при всей проблематичности этого
отношения, ясно во всяком случае одно: B не может без остатка быть
тождественным А, мыслиться как простое "продолжение" A - иначе оно вообще не
было бы В, а было бы прежним A и ничто ни из чего бы не "вытекало". Это и
есть одно из тех "объяснений", которые за невозможностью объяснить
предпочитают просто отрицать то, что подлежит объяснению; по остроумному
сравнению Шеллинга, это похоже на врача, который, не умея вылечить больную
часть тела, предпочитает ее отрезать.