Почему?
Очевидно потому, что мы сознаем себя самих чем-то совершенно инородным этому
бытию, чем-то, что - в силу какой-то непонятной случайности - взялось из
какого-то другого места, чем сама бездна бытия, и потому стоит - пока еще! -
на ее краю или витает над ней. Другими словами: только потому, что мы
исключаем самих себя из бытия, мы получаем ситуацию, в силу которой бытие
есть внешняя нам бездна, грозящая поглотить нас. Стоит лишь обратить это
суждение, - стоит лишь сознать, что эта "бездна" есть бытие, и при этом
вспомнить, что мы сами, будучи сущими, искони, как бы извнутри принадлежим
также к бытию и в нем укоренены, чтобы наше метафизическое жизнечувствие
обрело прямо противоположное содержание. Если мы сами укоренены в бытии, то
мы уже не можем в него "провалиться" и в нем погибнуть: нам просто некуда
"проваливаться". Одно только сознание нашего самобытия именно как подлинного
бытия - поскольку это сознание достаточно остро и ясно - уже раскрывает нам
то первоединство, которого нам непосредственно недостает и которое мы ищем
часто с безысходно-мучительной тоской. Поистине, кто раз уловил, хоть в
смутном чувстве, эту самоочевидную истину, тот изумляется не ей, а
беспомощной слепоте нашего обычного, "просвещенного" сознания - тому
наивному упрямству ограниченности, с которым оно утверждает как что-то
бесспорное позицию "неверия", т.е., как мы уже знаем, позицию непреодолимого
абсолютного метафизического дуализма. Сознание, мнящее себя "просвещенным" и
"научными", ничего не хочет принимать на веру, для всего ищет объяснения,
обо всем спрашивает "почему?", "откуда это взялось?". Но в отношении одного
- именно самого главного - оно никогда не ставит вопроса о причине,
основании, источнике, а спокойно и уверенно оставляет его быть чистой,
необъясненной и необъяснимой случайностью. Просвещенное сознание спокойно
примиряется с тем, что наше "я", наша "личность", наша внутренняя жизнь со
всеми ее потребностями, упованиями и мечтаниями есть нечто, что по какой-то
непостижимой случайности неведомо откуда затесалось в мир бытия, оставаясь в
нем совершенно инородным, одиноким, бесприютным существом, роковым образом
обреченным на крушение и гибель. Но не есть ли наша личность, во всей ее
инородности "миру", по меньшей мере тоже реальность, которая, как всякая
реальность, имеет свою "причину", т.е. онтологическое основание или
онтологический источник своего бытия? "Научное" сознание даже и не
догадывается поставить этот вопрос. Или, поскольку оно его ставит, оно с
самого начала искажает его непосредственный смысл, подменяя бытие человека
как непосредственно открывающийся внутренний мир - мир непосредственного
самобытия - бытием человека как "природного" существа, т.е. как частного
предмета в составе предметного мира; и даже на этот искаженный вопрос оно
знает лишь смехотворно беспомощный ответ так наз. "эволюционизма", по
которому человек с его душой, разумом, личностью "постепенно", "понемногу"
"развился" из чего-то прямо ему противоположного - из какой-нибудь слепой,
неосмысленной "амебы" или "протоплазмы". Это все равно, как если бы мы
сказали, что, напр., круг "постепенно", "в течение необозримо долгого
времени" "развился" из треугольника или точки! "Просвещенное" научное
сознание с презрительной иронией говорит об "антропоморфизме" так наз.
"верующего" сознания. Но не имеем ли мы права обернуть эту иронию против
него самого и говорить об его собственной плененности наивной мифологией
прагмоморфизма или космоморфизма?
Как бы ни упорствовало "научное" сознание в упрямстве своей
ограниченности, мы остаемся при нашем праве утверждать самоочевидную истину:
если мы как личности, как носители внутренней реальности непосредственного
самобытия остаемся одинокими перед лицом холодного, бездушного и безличного,
равнодушного к нам предметного мира, если мы в этом мире - беспомощные и
беззащитные изгнанники и скитальцы, то именно потому, что мы имеем родину в
иной области реальности. Ибо, будучи сами реальностью, мы и происходим из
какой-то реальности и укоренены в ее лоне. И как бы далека ни была эта наша
исконная родина, этот исконный метафизический приют нашей личности от
чуждого нам предметного мира внешней реальности, оба они, в качестве бытия
вообще, очевидно имеют некий общий корень, некое скрытое от нас
первоединство. Поэтому и то, что непосредственно кажется нам жуткой,
угрожающей нам бездной, теперь - в силу того незаметного, но решающего
сдвига нашего самосознания, которое открыло нам наше собственное бытие как
подлинную реальность, - открывается нам со своей глубинной стороны как нечто
также укорененное в родной нам почве первореальности, - оказывается уже не
бездной, а прочной почвой, неразрывно - хотя и незримо - связанной с почвой,
на которой стоим мы сами.