Все эти слова не должны означать ничего иного,
кроме того, что непосредственное самобытие по своему конкретному содержанию
не есть что-либо в готовом виде пребывающее, определенное,
законченно-данное, а есть по существу нечто неготовое, потенциальное, лишь
нарождающееся и творимое - бытие в форме становления, мочи, стремления и
осуществления. Оно есть сущая потенциальность или мочь, на которую мы
натолкнулись уже при рассмотрении корней или подпочвы предметного бытия и
которую мы имеем непосредственно-опытно лишь в непосредственном самобытии, в
котором она сама себе открывается.
Поскольку мы для обозначения этой потенциальности или спонтанности
пользуемся словом "свобода", весьма существенно усмотреть, - в связи с тем,
что уже было сказано в отделе "Потенциальность и свобода", - что здесь мы
имеем дело с двумя родами или двумя инстанциями свободы. Гегель определял,
как известно, свободу как "бытие-у-себя-самого"
(Bei-sich-selbst-sein)lxxviii. Это обозначение уместно и метко, лишь
поскольку мы возьмем момент "самого себя" в самом широком смысле, в котором
он совпадает с непосредственностью, с интимно-внутренним бытием, с
для-себя-бытием вообще. Но если мы мысленно абстрагируем момент "самости" от
непосредственного бытия в его конкретной целостности, то свобода в качестве
"бытия-у-самого-себя" может обозначать лишь высшую форму свободы, а не
свободу в ее общем существе. Свобода в первичном смысле может быть выражена
вообще только как-то отрицательно: под ней мы подразумеваем неготовое,
незаконченное, несвязанное, витающее, колеблющееся, беспочвенное, - чистую
потенциальность, отсутствие опоры и определяющего основания - безосновность
("Ungrund"), - и притом все это, мыслимое как динамика, как внутреннее
беспокойство, волнение, влечение. Именно это начало необузданности, ан-архии
и составляет первичное элементарное существо непосредственного самобытия -
тот "хаос", который, по слову Тютчева, "шевелится" в глубине душиlxxix.
Существо этого момента в качестве как бы общего субстрата душевного бытия
глубоко ощущал во всей его значительности и ярко изображал Достоевский.
Истинное существо непосредственного самобытия как глубинной подпочвы
человеческого существования, как оно дано самому себе, состоит именно в
чистой иррациональности, в неразумии, безосновности и необоснованности - и
притом в качестве динамической жизненной силы. Все бессмысленное,
проистекающее из глубины непосредственности, всякий каприз и всякая дикая
страсть, всякое "самодурство" (превосходный в своем первичном
этимологическом значении термин!) есть выражение этой первичной свободы как
субстрата внутреннего самобытия. При этом здесь обнаруживается некая
внутренняя диалектика, проистекающая из нераздельного антагонистического
двуединства между непосредственным самобытием и "самостью". Именно там, где
неограниченно властвует эта первичная, слепая свобода, человек становится
несвободным: ибо тогда он "движим", "гоним" этой свободой, а не есть сам
движущее, направляющее начало. Слепая свобода есть начало безличности,
начало "оно" во внутренней жизни, которое уничтожает или берет в плен нашу
"самость", то, что мы в себе называем "я сам". Здесь царит дикая,
необузданная сила экспансии, здесь что-то толкает, гонит нас выйти за
пределы нас "самих", перестать быть "самими собой"; и это "что-то"
ускользает из-под власти внутренне объемлющего, формирующего и направляющего
начала "самости". Первичная, необузданно-анархическая свобода есть не
бытие-у-себя-самого, а, напротив, именно бытие-вне-себя-самого - свобода,
которая вместе с тем есть внутреннее рабство, изгнанничество из родины
"самости".
Этой первичной свободе, в которой мы гонимы силами нашего собственного
внутреннего бытия и попадаем в рабство к ним, противостоит другая, высшая
свобода, которая исходит из нашей "самости". "Самость" в качестве
направляющей, и формирующей инстанции непосредственного самобытия добивается
или по крайней мере стремится добиться истинной свободы и спонтанности
нашего внутреннего самобытия в борьбе против слепой первобытной силы
влечений, - добиться свободы как активного начала самоформирования, как
подлинного бытия и прочного пребывания "у-себя-самого" или, проще, "самим
собой". Слепое упорство первичной свободы - то чувство "мне так хочется"
(по-немецки выражаемое, как уже было указано, словом "Eigen-sinn"), которое
как таковое чуждо и "самости" ("Eigen"), и "осмысленности" ("Sinn")
самобытия и грозит растворить нашу "самость" в "не-самости", потопить ее в
общем неопределенном "оно", - это упорство первичной свободы, будучи
преодолено "самостью", впервые этим превращается в подлинно
"самостоятельное" и "осмысленное" самобытие.