В такой форме
мыслимо время, погруженное в вечность и укорененное в ней. Напротив,
выпадение из вечности, из всеединства (поскольку оно вообще возможно!)
означает возникновение "земной" временности как постоянного вытеснения
одного другим, рождения и развития одного за счет упадка и гибели другого. В
качестве внешнего отношения между элементами бытия сущность земного времени
есть именно борьба за существование, вознесение одного к свету бытия за счет
погружения другого в темную ночь небытия, рождение за счет смерти, - в чем и
состоит изменчивость, возникновение и уничтожение, зыбкость и неустойчивость
- "поток" времени. Этому соответствует вечное внутреннее состояние этого
рода бытия - "беспокойство", "забота", "хлопотливость". Беспокойство,
ненасытная неудовлетворенность, бесконечная и безнадежная погоня за
блуждающим огоньком, всегда от нас ускользающим, есть адекватное состояние
замкнутого, падшего, не-сущего бытия. Как это есть состояние человеческой
души, поскольку она одержима злом, так это есть и состояние отпавшего и
распавшегося мирового бытия; это есть мир как "слепая воля к жизни", как он
представляется Шопенгауэру, или как "беспокойство в себе" (Гегель). Это есть
бытие, которое сознает свою пустоту, свою нереальность и потому
осуществляется в бесконечном стремлении, в неутолимой жажде пополнения,
укрепления, подлинной устойчивости - в суете, волнении и заботе. Эта земная
временность есть выражение выпадения из бытия, тогда как "истинное", сущее
время есть творимое самораскрытие вечности.
Это "беспокойство", образующее конкретное содержание всего "мирского"
образа бытия, - неутолимая жажда и безнадежное самотерзание мира - есть
именно выражение живого внутреннего противоречия и противоборства, в котором
состоит само существо зла, - именно, что небытие утверждает себя как бытие,
- что, то, что по своему содержанию выпало из истинной реальности, из
всеединства, именно в этом своем состоянии хочет быть реальностью. Если в
библейском предании о "грехопадении" Адама и с ним или в нем - всего
человечества и всей твари видеть лишь мифологическое изображение в форме
временного "события" того, что по самому своему существу не мажет быть
чем-то "случающимся во времени" (уже хотя бы потому, что само время в его
земном смысле есть продукт его же), и если отвлечься пока от вопроса, кто,
собственно, несет ответственность за это - "Адам" ли, или все человечество,
или дух-искуситель, или сам Бог, допустивший возможность этого, - то
"грехопадение" мира будет не богословским догматом и не метафизической
"теорией" или "гипотезой", с помощью которой "объясняется" "возникновение"
зла, а простым констатированием или феноменологическим описанием состояния
мирового бытия. Мир фактически не таков, каков он есть в своей глубинной
первооснове, в своей бытийственной определенности Божеством, - не таков,
каков он есть в качестве творения и "одеяния" Божия; и существо различия
состоит в том, что внутри мира имеет место какое-то его перерождение, в силу
которого всепронизывающее гармоническое всеединство оказывается
надтреснутым, отчасти распавшимся, - или же бытие мира оказывается выпавшим
из гармонического вееединства Божества. Повторяем, это есть простое
констатирование горького, но неотразимого в своей очевидности факта, который
сохраняет всю свою силу несмотря на то, что мы не можем понять, как,
собственно, он возможен, - не можем "объясниться его.
c. Проблема ответственности за зло
Но тут с неудержимой силой в нас нарастает вопрос: кто, собственно,
повинен в таком состоянии мира, которое мы вправе назвать его
"грехопадением", кто за него ответствен? Правда, в известном смысле этот
вопрос может означать уже впадение в соблазн разумного "объяснения"
"возникновения зла", открытия его подлинного "основания"; но после
сказанного выше мы заранее можем предвидеть, что вопрос в этом его смысле
должен остаться без ответа; и мы даже должны отклонить, как противоречивую,
саму его постановку: теодицея в рациональной форме невозможна, и самая
попытка ее построения не только логически, но и морально и духовно
недопустима. Но какое-то очень могущественное и неустранимое чувство в нас
протестует против такого простого отвода вопроса.