В этом и заключается - употребляя выражение Гегеля - "огромная
мощь отрицания", что оно есть универсальное орудие познания.
Непостижимое - то, что недоступно познанию, - должно, очевидно, лежать по
ту сторону отрицания, находиться за его пределами. Но как же в таком случае
оно может быть определено и познано именно как непостижимое?
Ближайший ответ на это должен быть, очевидно, таков. Если всякое
определение и познание основывается на отрицании, то это, очевидно, должно
иметь место и здесь; но только здесь отрицание должно очевидно выступать и
функционировать как потенцированное отрицание - именно, как отрицание самого
отрицания. Ибо когда мы говорим, что непостижимое лежит вне пределов
отрицания, что отрицание к нему неприменимо, - и даже когда мы просто
выражаем его в слове "непостижимое", мы определяем при этом то, что мы
мыслим, очевидно, также через момент "не"; но только это "не" направлено
здесь на само "не". В этом и заключается поистине безграничная сила
отрицания, что оно сохраняет силу, даже направляясь на само себя, на начало,
его конституирующее. И если отрицание единичного отрицания, т.е. какого-либо
отрицаемого отдельного содержания, - как бы суммирование двух отрицаний -
типа суждения "A не есть не-A" - согласно началу "исключенного третьего", не
ведет ни к чему новому, а только завершает подлинную, окончательную
положительность содержания, которое впервые конституируется именно через
отрицание того, что содержит его отрицание (так что А есть именно то, что не
есть не-А), - то отрицание самого отрицания, начала отрицания -
потенцированное отрицание вводит нас в совершенно новую область бытия.
Впрочем, то и другое - двойное, суммированное отрицание, конституирующее
определенность, и отрицание самого отрицания (потенцированное отрицание) -
находятся в теснейшей связи между собой. Если мы выше (в гл. I) убедились,
что определенность возникает - именно через посредство двойного отрицания, в
силу того, что оно воспринимается как "такое, а не иное", - из
металогического единства и немыслимо вне связи с последним, то теперь мы
можем выразить то же соотношение в той форме, что все определенное, в
качестве "такого, а не иного", предполагает саму категориальную форму
"неинаковости" ("non aliud", в котором Николай Кузанский усматривает высшее
формирующее начало знания и бытияlxiii). Но сама эта "неинаковость" и есть
не что иное, как раскрывшееся нам непостижимое, которое мы улавливаем и
познаем именно тем путем, что отрицаем в отношении его отрицание. Именно
таким способом, очевидно, непостижимое постригается как таковое,
неопределенное определяется именно как неопределенное. Если все определенное
как таковое утверждено на начале "либо одно, либо другое" ("aut-aut",
"entweder-oder") - на выборе между "одним" и "другим", на отвержении одного
в пользу другого или предпочтении одного за счет другого, то мы отрицаем
теперь само это начало "либо-либо" и заменяем его, тем самым, началом "и то,
и другое" ("sowohl - als auch"). Тогда мы именно и имеем непостижимое как
всеобъемлющую полноту, как бесконечное - в отличие от всего определенного,
которое как таковое есть ограниченное, исключающее из себя все иное, как бы
изгоняющее и отталкивающее его от себя. В этом представлении "непостижимого"
как безграничной, всеобъемлющей полноты непостижимое является нам не в
пустом бессодержательном смысле, как то, о чем ничего нельзя высказать, а в
полновесном положительном своем значении. И то, что нам казалось простым
неведением, оказывается особым родом ведения, и притом как раз самым
глубоким и адекватным ведениемlxiv.
Так как отвлеченное знание имеет, как мы видели, своей истинной основой
усмотрение выходящего за его пределы металогического единства, то всякое
"либо-либо", образующее существо понятия, само укоренено в начале "и то, и
другое". Оставляя здесь вне рассмотрения популярное значение отрицания как
простого отвержения заблуждения (значение, соблазнившее немалое число
философов; к нему еще придется вернуться), мы еще раз указываем, что в своем
логическом или предметном смысле отрицание означает различение, усмотрение в
реальности различного и различающегося. Но различение "одного" от "другого",
очевидно, ведь предполагает наличие того и другого и связь между ними - и
тем самым высшее металогическое единство обоих. Поэтому если для всякого
отвлеченного знания - знания в понятиях - и для всякой обусловленной им
практически-действенной установки - имеет универсальное значение начало
"либо-либо" - решительное и ясное утверждение и приятие одного через столь
же решительное отрицание и отвержение другого, - то при этом все же не нужно
упускать из виду, что здравый, разумный, осуществимый смысл установки
"либо-либо" сам предполагает более широкую перспективу, более
духовно-объемлющее видение, выражаемое в принципе "и то, и другое".