А так как осознание и означает трансцендирование за пределы
того, что при этом осознается, то мышление в этой потенцированной форме - в
которой оно и образует истинное существо философии как "первой философии" -
есть мышление, трансцендирующее за пределы рациональности и почерпающее свои
итоги в сфере трансрационального.
Но это трансцендирование, выхождение за пределы рациональности, есть
мышление совершенно особого рода. Совершающееся при этом расширение
познавательного горизонта заключается не в том, что мы как бы просто
пространственно расширяем поле нашего зрения и открываем перед нашим взором
новый предмет, на который мы должны теперь его направить. Сфера
трансрационального, достигаемая при этом трансцендировании, хотя и
прозревается и в глубинах самого предметного бытия или как бы отражается в
них (как мы это видели в гл. II), но сама по себе никогда не может быть
"дана" мысли "предметно", и мысль не может непосредственно и прямо
направляться на нее. Ибо все предметное как таковое уже рационально
оформлено, а трансрациональное как таковое, напротив, как мы уже видели, не
предметно. То же самое мы можем выразить и в иной форме. В обычном,
банальном утверждении, что непостижимое нельзя "постигнуть", бесспорно верно
одно: действительно нет никакой возможности мысленно уловить непостижимое
как таковое, прямо направляя на него умственный взор, - именно потому, что
противоречиво пытаться определить трансрациональное. Трансцендирование есть
поэтому не достижение чего-либо трансцендентного, а осознание
трансцендентального, как бы "пограничного", и именно потому оно есть
"трансцендентальное мышление". Осознание основы рациональности как бы тем
самым делает косвенно видимой "атмосферу", из которой проистекает
рациональность и которая сама трансрациональна; нам нет надобности - да это
было бы и невозможно - самим перенестись за пределы этой атмосферы, как бы
занять позицию вне ее, чтобы извне направить наш взор на нее и ее увидеть.
Напротив, живя сами в ней, как бы вдыхая ее и вместе с тем держа открытым
наш умственный взор, мы совершенно имманентно через переживание и
самооткровение убеждаемся в ее присутствии, и лишь в этой форме она
становится нам очевидной. Чтобы достигнуть абсолютного, трансрационального,
непостижимого, мы не должны покинуть, оставить за собой относительное,
рациональное, постижимое; напротив, первое именно просвечивает сквозь
последнее, имманентно дано в нем и вместе с ним и лишь в этой форме нам
доступно - более того, лишь в этой форме вообще осмысленно мыслимо.
"Трансцендентальное мышление" не есть предметное познание; оно есть
имманентное самопознание, позднее, задним числом логически оформляемое
отдавание себе отчета в имманентно открывающейся нам - сквозь область
рационально-логического - трансрациональной реальности.
Но из этого следует еще иное. Предметное познание во всех его областях
есть нечто вроде отпирания замкнутого, проникновения в первоначально
неведомую, скрытую от нас глубину, разгадывания загадки, преследования
скрывающейся, ускользающей от нас добычи. Оно руководимо любопытством; оно
должно дать ответ на вопрос: "Что собственно тут скрывается? какова
реальность, когда доберешься до нее и снимешь покрывающую ее оболочку?"
Формулируя это логически, мы должны еще раз сказать, что предметное познание
осуществляется в суждении, самая общая формула для которого есть "x есть A".
В x, в неизвестном предмете открывается, обличается некое A, и само x этим
"определяется" "как" A; и именно этим удовлетворено наше любопытство. Именно
по этому образцу всякая "догматическая" - теперь мы можем точнее сказать:
"рационально-предметная" - "метафизика" мнит угадать и последнее существо
вещей, удовлетворить наше ненасытное любопытство, "разгадать" последнюю и
глубочайшую тайну бытия. Но это есть тщетный, внутренне-противоречивый
замысел. Мы видели это уже ранее: x как таковое - т.е. непостижимое по
существу, трансрациональное - не может быть "разгадано", ибо "разгадать"
значит "рационально определить", а это противоречит самому его существу.
Поэтому нет такого суждения, которое непосредственно касалось бы x как
такового; так как непостижимое бесспорно в смысле "безвопросности"
(fraglos), то в нем нет места ни для вопроса, ни - тем самым - для ответа.
Здесь нет места для руководимой любопытством потребности раскрыть,
обнаружить что-то, проникнуть во что-то скрытое.