Мы можем
иметь ее, участвовать в ней - или, вернее, мы не можем не участвовать в ней;
но ее существо как "живой жизни" (употребляя прекрасный термин
Достоевского), не будучи предметом мысли, не предстоя нам извне, а только
вливаясь в нас и проступая из нас, совпадает, как мы видели, именно с тем,
что мы назвали "непостижимым по существу"lx. Это есть вечно таинственное, в
чем и чем мы живем, - не далекое и скрытое от нас, а явственно
воспринимаемое, точнее, переживаемое - реальность, сама себе открывающаяся,
- но открывающаяся в своей вечной, сущностей таинственности. И эту
реальность мы имеем, она нам открывается совсем не только на разреженных
высотах философского созерцания, которое направлено на всеобъемлющее
всеединство; ибо всеединство не было бы таковым, если бы оно не
присутствовало как целое и во всякой частной точке, в любом малейшем отрезке
бытия. Философское размышление исполняет здесь - пользуясь бессмертным
образом Сократа - только скромную роль акушераlxi, помогая родиться в
оформленном, облеченном в слова виде тому, что несказанно мы всегда имеем
уже в себе и при себе, что само есть в нас и для нас в каждый миг нашей
жизни или, точнее, что есть самое существо того, что мы разумеем под словом
"есть", - или еще точнее, как уже указано выше: что мы разумеем под
невыразимым единствам "есмь-есть", которое и есть сама реальность. И кто не
понимает этой самоочевидности реальности в ее непостижимости - кто не
понимает радикального различия между самой реальностью и
"действительностью", - тот есть просто слепорожденный.
Могло бы показаться, что, достигнув этого понятия реальности в его
всеобъемлющем смысле, выходящем за пределы того, что в обычном смысле
разумеется под "бытием", мы этим уже исчерпали нашу тему - уяснение
"непостижимого". На самом деле это не так. Уловив реальность в ее
непосредственности и конкретности как открывающееся самому себе,
переживаемое и живое непостижимое, мы стоим лишь на пороге, позади которого
нам впервые становится доступной истинная реальность в конкретных формах ее
проявления и откровения. Но прежде чем вступить на путь, ведущий нас в эту
область, мы должны оглянуться и поразмыслить над методической природой того,
что нами доселе достигнуто.
Глава IV. ОБ УМУДРЕННОМ НЕВЕДЕНИИ (DOCTA IGNORANTIA)
Мы проследили доселе непостижимое в ряде его слоев или форм его
обнаружения. Но что это значит и как, собственно, это было возможно? О
"непостижимом", казалось бы, per definitionem нельзя высказать вообще
ничего, кроме именно того, что оно - непостижимо. И все же нам в течение
наших размышлений казалось, что мы ясно познали непостижимое как таковое,
нашли в нем ряд отдельных сторон или моментов без того, чтобы оно из-за
этого перестало быть непостижимым. И при этом нельзя сказать, чтобы мы впали
в эту трудность как бы случайно, ненароком, по неосмотрительности и были
одиноки в этом затруднении. Мы разделяем в этом отношении судьбу всех
созерцательных, философствующих мистиков. Все они единогласно утверждают в
отношении Бога, что Он - непостижим, неисследим, невыразим, несказанен, - и
вместе с тем подробно рассказывают нам именно об этом таинственном и
несказанном существе Бога. По-видимому, имеется все же возможность познавать
и определять непостижимое именно как таковое. Но как понять и уяснить такую
возможностьlxii?
1. Преодоление отрицания
Постараемся снова дать себе отчет, что собственно означает "познавать".
Основоположное условие всякого познания есть различение, орудием же
различения служит отрицание. Нечто познано, поскольку нами усмотрено, что
оно есть некое "такое"; "такое" же оно есть в силу того, что оно есть "не
иное", что оно "отличается" от всего иного, выделяется из него, причем это
"иное" не предшествует здесь "такому", а оба возникают одновременно именно
через это взаимное свое различие, через отделение одного от другого. Но и
момент "тождественности самому себе", "пребывания одним и тем же" всего
познанного, как мы видели (гл. II), оказывается в неразрывной связи с этой
конституирующей формой "неинаковости". Познавать - значит определять,
улавливать как определенность; а форма определенности вырастает впервые из
отрицания.