В этом смысле любое А есть именно только A, а не что иное, и
ему "нет дела" ни до чего иного. Это отнюдь не препятствует, однако, тому,
что, как показано выше, всякое A, с одной стороны, конституируется
отрицанием, т.е. своим отношением к non-A, что, следовательно, разделяющее
"не" есть вместе с тем начало связующее или почва, из которой впервые
вырастает A, - и что, с другой стороны, А мыслимо только как член единства
многообразия ABCD..., т.е. как производное от металогического единства.
Именно поскольку мы имеем в виду не наглядный образ "красного" или
"треугольника" и т.п., а его лишь мыслью уловимую "сущность", эта сущность
нам открывается ведь лишь в ее "определении", т.е. в сведении ее к чему-то
"иному", и, значит, в ее единстве с "иным". Разумеется, открываемые при этом
связи между идеями в свою очередь постригаются ближайшим образом тоже
отвлеченно, именно в понятиях отношений, т.е. в их "идеальной сущности"; но
в конечном итоге мы наталкиваемся на последние (точнее, первичные) связующие
моменты как начала "не", впервые конституирующего определенность как
таковую, так и начала "есть", соответствующего "связке" суждения; но и то и
другое есть уже не "идея", а нечто совсем иное, что мы уже не мыслим
пластически-образно, о чем подробнее тотчас же ниже. Коротко говоря,
идеальное бытие содержит в себе всю проблематику, которая открылась нам при
анализе суждения и понятия и привела нас к усмотрению металогического
единства. Таким образом, и "царство идей" может мыслиться "сущим само по
себе" не иначе, как на основе металогического единства, т.е. единства
слитного, неопределенного, выходящего за пределы всякой определенности и
всякого ограничения и в конечном счете переливающегося за пределы самого
себя. Идеальное бытие не простирается перед нами наглядно, по образцу
географической карты, как совокупность точно отграниченных сущностей, как то
склонна предполагать современная "феноменология" в ее классическом
направлении. Оно поэтому не только бесконечно, но имеет и глубину; поэтому
кое-что в нем остается скрытым от нас; и никакое развертывание, никакой
анализ, как бы далеко он ни шел, не может до конца проникнуть в это
измерение глубины, как бы преодолеть "атмосферический" характер этого мира и
транспонировать его на плоскость, чтобы он предстоял нам как сполна
обозримое многообразие самодовлеющих "сущностей". Мы должны и здесь понять,
что не существует волшебного средства, обнажающего тайны бытия - в том числе
и идеального бытия, - как бы одним взмахом срывая с него покрывало Изиды. Но
на основании всего сказанного выше это означает не только, что бесконечность
идеального бытия для нас необозрима фактически и в этом смысле непостижима,
но также и то, что она выходит за пределы всего в себе определенного и
потому совсем не может иметь характера самодовлеющего, замкнутого в себе
мира.
Все это, в сущности, как бы уже само собой очевидно на основании наших
предыдущих размышлений. Существеннее усмотреть недостаточность второй
предпосылки касательно идеального бытия, именно утверждения его абсолютной
независимости от подчиненного времени конкретного бытия и его приоритета в
отношении последнего. Здесь надо сказать прямо: обычное представление,
чуждое тонкому умозрению платонизма и без рассуждений ощущающее идеальные
сущности лишь как итог абстракции от полноты конкретной реальности -
несмотря на полную неадекватность и неудовлетворительность его формулировки,
до некоторой степени все не вернее улавливает истинное соотношение, чем
отвлеченно-философское учение о предметном бытии "идей". Укажем прежде всего
на то простое обстоятельство, что идеальное бытие, будучи вневременным,
очевидно, основано на отрицании времени, на мысленном устранении момента
времени. Но так как отрицание, разделяя, вместе с тем связует - именно
предполагает отрицательное отношение к мыслимому при этом "иному", а
следовательно, и к единству одного и другого, - то "вневременное" бытие уже
тем самым предполагает за своими пределами временное и саму временность и
потому сполна и исчерпывающим образом мыслимо лишь в связи с последними.
Правда, на это может последовать возражение, что отрицание содержится здесь
лишь в словесном выражении или в психологическом процессе возникновения
понятия "вневременного", а не в существе самой реальности - подобно тому как
Декарт признавал "бесконечное" лишь в словесном отношении продуктом
отрицания конечного, по существу же чем-то безусловно положительным
("максимальной полнотой")lv. На самом деле это, однако, не так.